Александр Линевский - Мир приключений, 1929 № 01

Пятый вывод. Очень многие участники Конкурса чересчур злоупотребляют типичными выражениями и даже целыми сценами автора. Это понижает достоинство работы. Зачем повторять без нужды? Можно воспользоваться эпитетом удачным, не более.

Шестой вывод. Читают плохо многие! Невнимательно, небрежно. Белокурая девочка превращается в знойную брюнетку и т. д. Необходимо внимание напряженное, сосредоточенность полная. Иначе не стоит работать.

И, наконец, седьмой вывод, pro domo sua: участнику Конкурса, каждому в отдельности, — кого это касается — следует потратить лишние 1/ 2часа на аккуратною, четкую переписку крепкими чернилами или на перепечатку на машинке своей коротенькой работы, чтобы не заставлять портить глаза и просиживать лишние десятки часов над разбором небрежных рукописей того, кто так любовно и бережно относится к литературным занятиям читателей.

Ни одной заключительной главы, достойной полной премии, на Конкурс № 10 не поступило. Редакция разделила увеличенную до 150 рублей премию на 5 частей.

1-я премия в 50 руб. присуждена М. С. ПЕТРОВУ-КОБЯКОВУ, подписчику в г. Астрахани.

При несомненной природной литературности, автор, как это ни странно, если судить но рукописи, плохо владеет грамматикой в отношении начертаний слов и пользования знаками препинания. Конечно, для печати эти недочеты исправлены.

2-я премия в 40 руб. присуждена Е. Б. ТУРКИНУ, подп., в г. Астрахани, сотруднику Фабзавкома Металлообрабатывающих Заводов А.О С.Н.Х.

3-я поощрительная премия в 20 р. присуждена Д. Ф. ХРАМКОВУ, подписчику в г. Саранске, Мордовского округа, Средне-Волжской области, работающему в газете «Завод и Пашня».

4-я поощрительная премия в 20 руб. присуждена Надежде Ивановне ОСТКЕВИЧ, подписчице в городе Одессе.

5-я поощрительная премия в 20 р. присуждена И. С. МОЛОДЦОВУ, подписчику на ст. Каневская, Кубанско-Черноморской области.

Кроме того с похвалой отмечаются работы: В. В. Ижицкого (Тирасполь); Н. К. Васильева (Майкоп); Н. А. Зеленгура (Симферополь) и Е. И. Кияшко (Харьков).

Ариша на камень у свежей могилы уселась и глаз не спускает с цветочка. Задумалась крепко. Лес радостью жизни дышал. Яркое солнце на листьях омытых блестело. Радостно было в лесу. Грустно на сердце Ариши Со смертью так близко столкнулась она. Смерть радость жизни закрыла. Загорелые руки точеные бессильно лежали. Как светлая капля скатилась слеза. «Жил, как собака бездомная» — вслух вдруг сказала Ариша — «домой умереть лишь пробрался». Вздохнула. Образ туманный, далекий, жизнью почти что затертый, — матери вдруг появился. Помнит, как та умирала под грудою жалких лохмотьев. Вспомнила ласки ее перед смертью: «дочка моя дорогая, горькая детка моя, как ты без мамы одна проживешь в этой жизни проклятой, где твой отец? Иль убит, или теперь где-нибудь за границей. Нет у тебя никого. Бедная детка, сиротка моя дорогая». Вспомнила детство свое беспризорное, голод, побои, скитанья… жизненной грязи лицо безобразно открытое. Вспомнила Павлика— сердце забилось сильнее. Любым, как близок, как дорог сейчас он! Скорей бы приехал! Ухо привычное топот услышало конский латыш. Ближе и ближе. Как птичка навстречу вспорхнула и вот уж застыла в желанных руках. Как крепко целует, как радостно сердцу. Коней убирает Абрам крутоногий.

— «Ну, жинка, скучат? Держи семена — это маки. Давай-ка нам есть поскорее».

— Павлик, а там, на границе, что было?

— Да что — контрабанду ловили. Вчера там двоих застрелили, а третий куда-то убег. Да тоже, кажись, ему пулю всадили. Погибнет в лесу, далеко не уйдет… О чем загрустила? Такое уж наше военное дело. II те тоже сами на риск ведь пошли. Ну ладно, корми лошадей, ой, есть как хочу.

Уснул утомленный Павлуша, всю ночь ведь не спал. Лежит на кровати совсем как ребенок. Курчавые волосы спали на лоб. Тихонько губами к нему прикоснулась — пошла по хозяйству работать. У бабы по дому работы — что в море бездонном воды, но любо работать для мужа любимого и тяжесть работы совсем не заметна.

Уж к вечеру дело пошло. Работу окончила, вспомнила снова так ярко, как умер старик тот несчастный. Вон и веночек завядший на свежей могиле лежит. «Павлик — картошку хотел, я маки хотела сажать, и вот старика схоронила». В сторонку пошла, бумаги измятые, кровью залитые, стала читать. Что это? — Не сразу всю мысль охватила. Все вспомнила, все в тех бумагах прочла. Названье усадьбы, фамилию мамы, город, куда 5 бежали — все, даже, как звали мадам. «Так значит отца схоронила! Вот как встретить пришлось. А он-то меня не узнал, горемыка»! Вздохнула и слезы, как бисер, из глаз покатились.

— Ари-ша, А-ри-ша, где ты?

Скорей подбежала к ручью. Слезы омыла, не хочет, чтоб слезы те Павлик видал. Зачем говорить? — Это сказка была и прошла.

— Ариша, ну что же, где маки-то сеять мы станем? Картошку, пожалуй бы, лучше; ну, ладно, пусть верх будет твой. Да что ты, о чем же ты плачешь? Тяжко тебе, что случилось?

Павлик пытливо так смотрит в лицо.

— Нет, Павлик, все хорошо…

Но Павлик не верит. Не хочет сказать: или веру в меня потеряла? — И грустно на сердце обоим так стало.

— Ужель разлюбила?

— Нет, Павлик, какой-же ты глупый, ведь знаешь: — люблю.

— Любить-то ты любишь, а веры в меня ее имеешь. Закрыться ты хочешь от мужа.

Вздохнул, отошел от нее и жалким таким оказался.

— За что я Павлушу страдать заставляю? — От жалости сердце болезненно сжалось. — Его одного я люблю, зачем от него я скрываю?

— Милый, любимый, прости, я тебе говорить не хотела — отца без тебя схоронила!

— Ариша, родная, очнись — захворала!

— Нет, Павлик, здорова я; ты помнишь, сказал: — двоих застрелили, а один убежал.

— Ну что-ж, его что ль видала?

— Да, Павлик, умер он здесь, я его схоронила, — отец он мой был. Да нет, не путайся, что смотришь так остро? Здоровая я. Все расскажу…

Уж шагом бесшумным подкралася ночь как саваном темным закрыла и лес, и шиханы, и речку. Давно захрапел уж в сенях Абрам крутоногий. В сторожке лишь свет и две головы у лампы склонились. Как будто цветочек двухцветный. Бумаги измятые, кровью залитые, все разбирают.

— Ну что же, Ариша, так значит ему суждено, верно, было… А ты-то — ведь графская дочь.

— Павлик, — так крепко вцепилась в него, в глаза так пытливо со страхом взглянула, — а ты-то теперь не разлюбишь меня?

— За что же тебя разлюбить?

— За то, что не наша я — графская дочка.

— Дуреха моя дорогая, что нам до отцов то до наших? Да будь ты хоть царскою дочкой — тебя все равно любить буду.

Уж лампа погасла, сторожка закрыла свой глаз. Ничто темноты не смущает. Лишь звезды высоко над лесом уснувшим сверкают. Все тихо в сторожке. Лишь храп раз дается Абрама. Вдруг шопотом сонным Ариша сказала: — Павлик, давай там, на могиле, мы маки посадим… — И с этим уснула, от спящего мужа ответа не слыша.