И. Пименов - Мир приключений, 1928 № 08

— Добавь таксырь, но только немного.

Я наклонил горлышко бутылки и налил ему столько же, сколько и себе. Старик втянул в себя глоток и, слегка сморщившись, выпил весь чай. Не дожидаясь моего вторичного приглашения, он сам взял бутылку и разбавил свой чай доброй порцией коньяка. Я засмеялся:

— Нравится? Верно; это очень хорошо помогает, чтобы забыть усталость, а если есть горе, то, веселит сердце.

Слегка охмелевший нищий угрюмо насупил брови:

— Или будит воспоминанья, таксырь. Не знаю, хорошо ли это? Лучше, если то, что давно прошло, не терзает душу. Ничего не вернешь, а если не вернешь, то зачем и вспоминать?

Я покачал головой:

— Неправда, отец, неверно ты говоришь. Вот, когда я вспоминаю, так я и переживаю то, что со мной было, и мне приятно это каждый раз.

— Потому и приятно, что ты еще молод, таксырь. А вот голодной собаке нечего вспоминать, кроме побоев хозяина и голых костей, а бедняку — его горя, Разве это так приятно? Вот меня под старость все тоска гложет… Думаю, дай попробую того, что ты пьешь, может и легче на душе станет. Налей мне сам, если не жалеешь. Умирать мне пора, а смерть не приходит. Народ скупой стал, плохо подают, все стараются мимо пройти, пли кусочком лепешки отделаться. Раньше Карим бишара [9] Бишара — нищий. ) всем был нужен, не жалели не то, что пулу [10] Полкопейки. ) но и теньгу [11] 20 коп. ) бросить.

Я быстро закончил чай; нищий, тянувший коньяк, вовсе не развлекал меня. Полусонный, я с усилием поддерживал разговор. Но старик оживлялся все больше и больше, спирт как будто влил в него новую силу, глаза его из под лохматых бровей блестели. Он никак не хотел замечать моих вежливых маневров и деликатных напоминаний о сне, в виде мелких зевков, потягиваний, уборки хорджуна.

— Ты меня угостил, таксырь, а я ведь нищий, ничем не могу тебе отплатить, и за ногу не могу вознаградить. И я виноват, что ты упал.

— Брось, отец Карим. Мне хорошо у тебя. Ведь, ты говоришь, завтра нога пройдет. Ну, тогда и будем в расчете.

Но старик, похожий на привидение и своей длинной матовой [12] Мата — местная кустарная бязь ), с красной оторочкой рубахе, иод влиянием коньяка, казалось, потерял сон и беспокойно жестикулировал руками.

— Не хочешь ли попробовать, таксырь, моего лакомства. Только не наше оно, не из наших мест, а издалека. Был здесь давно — давно один благочестивый пране [13] Персианин. ), искал своего плененного, еще до прихода русских, брата. Подарил мне коробочку с индусскими сластями.

Старик вынул из сундучка коричневую деревянную коробочку, тонкой резной работы, раскрыл ее и протянул мне. Я взял из вежливости один шарик, похожий на зеленое монпансье, и положил в рот.

— Вкусно, таксырь? Видишь, пахнет цветами полей.

Сладковатый ароматичный шарик сразу растаял во рту и как будто бы на мгновение прогнал мой сон. Я почувствовал, что у меня расширились глаза и светлее стало в конурке нищего Карима. Но это было одно воображение, и я уже без всяких церемоний развалился на кошме.

— Отец Карим, ты меня извини, но я с дороги устал и хочу спать.

Старик усмехнулся:

— Спать? Хорошо, но только не здесь, таксырь, здесь грязно. Я тебя отведу в другое место. Ты думаешь, Карим нищий, не сумеет тебя хорошо устроить — я ведь сказал, что тебе у меня будет не хуже, чем в чайхане в Измукшире. Ты со мной хорошо поступил, другой бы меня за ногу отхлестал камчой [14] Нагайка. ), а ты ничего не сделал. Сейчас, подожди.

Старик подошел к углу каморки и, отодвинув в сторону сундучек, ухватился обеими руками за каменный выступ в стене. Соседняя с выступом каменная плита легко ушла в стену, образовав широкое отверстие, в которое нищий проворно скрылся.

— Идем таксырь. Хорджун оставь, не бери. Я потом принесу его. Спускайся теперь. Ну, вот, ставь ногу на ступеньку. Ниже, ниже. Ну, теперь иди. Смотри голову зашибешь, наклони ее.

Ощупав в кармане браунинг, я отвел в сторону предохранитель и пошел за стариком. Мы спустились ступенек на 10–12 ниже первой конурки и пошли по узкому, сухому подземному корридору, выложенному мелким четырехугольным камнем. Корридор был вероятно шагов около 35-ти. Он оканчивался тяжелой занавесью из длинного хивинского паласа [15] Род ковра. ). Поставив чирак на выступ в стене, старик отвернул в сторону палас и пропустил меня в большую комнату, освещенную яркой лампой.

Я застыл в изумлении при виде комнаты. Приключение становилось почти романтичным: лампа освещала широкое зало с четырьмя колоннами посредине. На полу лежали ковры, среди которых я заметил старинные тек! некие, с характерными, строгими геометрическими восьмиугольниками. Были и нежно голубые персидские, с затейливыми разноцветными рисунками. Около одной стены стояло с десяток ассуарий из светло желтой глины с крышками. На стенах висели шесть ручных булав-батиков, старинный туркменский пистолет с широким дулом. К одной из колонн было прислонено древнее седло с острой лукой и неудобным сиденьем, на луку были надеты деревянные стремена. Посредине комнаты стоял самаркандский сандал [16] Низкий стол. ), на котором были разложены лепешки, дыня и незатейливые местные лакомства. Старик наслаждался моим изумлением и любопытством.

— Нравится, таксырь? Вот видишь, и Карим бишара может принять гостя не хуже бая из Измукшира. Давай я тебе полью из кунгана [17] Сосуд для воды. ) на руки — нужно с дороги умыться. Там я ведь тебз не дал воды, да и сам не умылся.

Все еще не веря и боясь, что на меня действует его лакомство, в котором, возможно, был наркотик, я умылся, немилосердно поливая себе голову холодной водой. Сам старик кряхтя присел на корточки и долго мыл по мусульманскому ритуалу руки, лицо и ноги, тщательно прополаскивая рот и усердно чистя зубы указательным пальцем.

— Садись, таксырь. Давай, пожалуйста, еще немного из твоей бутылки.

Мы присели около сандала и я, не удерживая долее своего любопытства, сразу засыпал его вопросами. Охмелевший старик лукаво поглядывал на меня из-под густых бровей:

— Рассказать, таксырь? Хорошо, все расскажу, но только ты завтра забудь и не вспоминай. Не накличь горя на старого Карима, которому жить-то осталось немного. Забудешь? Ну, хорошо, подвигайся ближе к сандалу, возьми в рот еще шарик, иначе ты заснешь. Под бок подложи подушку… так, так, теперь тебе будет удобнее.

Помолчав несколько минут, как бы собираясь с мыслями, вдруг, к моему великому изумлению, старик заговорил по-русски. С трудом подбирая вначале фразы, часто вставляя в речь туземные слова, он с забавным русско-туземным акцентом начал рассказывать мне вовсе не ту историю, которую я думал от него услышать, т. е. про подземелье, ассуарии, ковры, несовместимые с его нищенским видом.