В. Срезневский - Мир приключений, 1928 № 07

— А уряда у вас гожа, хошь и холопья власть, и живете богато, а и хоромы высокие, и премудростей много всяких зело.

А про себя подумал:

— Облыжно девка показывает, запутлять хочет, недаром и до крестного знамени не допустила. Коли Кремль со святыми соборами на месте стоит, так како в нем царям не быти?

А чернявая снова затараторила:

— Откуда вы, товарищ? Откуда у вас такие странные понятия? Вы кто такой?

Артамон Сергеевич приосанился.

— А я ближний боярин государев, Матвеев, Артамон Сергеевич… А и приказу посольского голова, да и приказу стрелецкому и другим приказом начальник.

Белая дернула черную за короткую юбочку и шепнула:

— Пойдем, Шурка… Разве ты не видишь, просто сумасшедший! — И прибавила громко: — Ну всего, пока, а то мы на лекции опоздаем…

Но Шура удержала подругу и призадумалась.

— Матвеев, Матвеев?.. Позвольте, я что-то читала в газетах. Вы — очнувшийся боярин 17-го века? Ах, это интересно! Вы, вероятно, и революционное движение Степана Разина помните? А может быть, его самого лично видели?

Но белая уже тащила черную: — Пойдем! Гражданин и сам теперь дорогу найдет…

Черная на минуту остановилась, вынула малую книжицу, что-то настрочила и протянула листочек боярину:

— Вот, товарищ Матвеев, когда кончите в Кремле, непременно, непременно заходите по этому адресу. Очень, очень любопытно. До свидания. — И возмущенно сказала подруге: — Странная ты, Маруся. Ведь, это же совсем сырой материал. Даже Ленина не знает… Необходимо брать таких в строгую индивидуальную обработку…

А Артамон Сергеевич, едва только дьяволицы скрылись в толпе, закрестил и разорвал грамотку, не читая бросил лоскутки наотмашь по ветру и плюнул троекратно через левое плечо. Потом с умилением взглянул на знакомые кремлевские зубцы и башни, поднял голову, приосанился и двинулся к Троицким воротам, расчесывая на ходу пальцами пушистую бороду.

Увидав у Троицких ворот стражу в диковинных шлемах, не стрелецкого наряда, с фузеями заморскими, боярин подумал.

— Знать, царица-матушка немцев али шведов для опаски выписала… Мятутся, вишь, стрельчишки воровские. И все нм не любо. Недаром и Петр-царевич ладит войска урядити на иноземную стать. А и мы не раз царице указывали, что стража заморская дело доброе, верное.

И тому не подивился Артамон Сергеевич, что в Троицкие ворота входят или «немцы» короткохвостые, или простой, незнатный люд.

— А и для того стража строга, что во врата сии входят люди незнатные, а нам, боярам — иные ходы, знать, положены… — И не спеша двинулся знакомой дорогой, вдоль зубчатой стены, к Спасским воротам.

Вдруг из-за Тайницкой башни взбилась огромная блестящая птица и, несмотря на то, что она лишь одно мгновение промелькнула перед испуганными очами боярина, он успел разобрать, что на птице той человек сидит. Птица с треском поднялась на высоту, а боярин со страха чуть окарачь не пошел, и не успел еще как следует откреститься и оправиться, как над самым его ухом заиграла громкая музыка. Слышит боярин: трубы гудят, гусли звонкие наигрывают, барабаны да литавры бьют, а ни трубачей, ни барабанщиков нигде не видать… Поднял боярин голову и вдруг увидел невеликую трубу на столбе, а из той трубы и шла вся музыка… Вдруг как грянет труба, словно сотня бирючей: Алло! Алло! Алло! Сегодня из психиатрической клиники первого МГУ через окно убежал находившийся там на излечении боярин 17-го века Артамон Сергеевич Матвеев! Повторяю: Артамон Сергеевич Матвеев! Где бы он ни находился и кому бы ни встретился, каждый сознательный гражданин СССР должен доставить Матвеева в ближайшее отделение милиции. Приметы…

Дальше Артамон Сергеевич не мог слушать… Побледнев, как мел, выпучив глаза и подобрав полы кафтана, он бросился бежать во всю мочь от страшного дива, а труба догоняла боярина своим исполинским ревом…

Испуганным очам боярина мерещились, как в тумане, какая-то старуха-«немка», сбитая его дородностью и кубарем покатившаяся на мостовую, звон большого стекла амбургского, разлетевшегося от его руки, опрокинутые ящики, чьи то крики:

— Держи! Лови хулигана, — и переливные разбойные посвисты…

Кто-то сбил с Артамона Сергеевича бобровую шапку, чья-то рука ухватила боярина за ворот и он рванулся так, что ворот остался в длани у похищника. Потом какой-то пустырь, заставленный штабелями дров, а он, боярин, ужом вполз между поленницами, залег и затаился там…

Вылез Артамон Сергеевич только тогда, когда на небе уже давно слабо мерцали тихие звезды, а на Москве светило множество лун, привязанных хитростью немецкой проволоками к высоким столбам, а во всех окнах дрожали малые луны…

Долго потом боярин бродил по улицам, прижимаясь к каменным стенам домов и отворачивая свой лик от прохожих… Искал боярин хоть одного дому знакомого и, не смея спросить, лишь украдкой читал слова, написанные на разных хоромах: — «Вхутемас», «Обомху», «Наркоминдел», «Тресттамсук», и многие другие… И вдруг на одной двери увидел Артамон Сергеевич большую зеленую грамоту, на которой явственно было начертано:

«ЦАРЬ ФЕДОР ИОАННОВИЧ ».

В мозгу Артамона Сергеевича вихрем пронеслась радостная мысль:

— Батюшки, родимые… Я тут брожу, аки тать в нощи… А царь-то, сынок Иван Васильевича во святой Москве… Не попал к матушке Наталье Кирилловне, пойду хоть покойничку Федору Иоанновичу челом бити…

В усталой голове Артамона Сергеевича, после стольких виденных чудес, восстание из гроба царя Федора уложилось как-то само собою и не вызывало никакого сомнения, Торопливо распахнул он тяжелую дверь и стал подниматься вверх по широкой безлюдной лестнице. Какой-то человек на минуту задержал боярина:

— Опоздали, гражданин… Сейчас последний акт начинается… А билетик у вас есть? Может, возьмете по дешевке: один остался?

Артамон Сергеевич машинально взял протянутую ему грамотку.

— А деньги?

Боярин молча выгреб из кармана все серебро, что осталось у него от угощения «мил-человека» и, не оглядываясь и держа грамотку в дрожащей руке, вошел в корридор, наполненный «немцами» и «дьяволицами» бестыжими и размалеванными.

Затрещал звонок, и Артамон Сергеевич вошел вместе с толпой в приемный царский покой, сплошь установленный рядами стульев и кресел. Там боярин пробрался вперед и робко прижался к стенке, дожидаясь вечернего царева выхода…

Тихо шурша, поднялся занавес. Измученный Артамон Сергеевич своими собственными очами увидел родное и близкое… Бог паперть церковная, на которой он сам, боярин, хаживал под веселый трезвон малиновых колоколов от обедни и всенощной… Вот нищие и прочий московский люд, бородатый, одетый но-истовому… Царь с царицею в одеждах златотканных… Боярышня бьет царю челом с просьбою слезною. И царь всея Руси ей благостно и милостиво улыбается…