Александр Насибов - Безумцы [Роман]

А б с т . Что же вы?… Стойте, я поддержу вас!

19 часов 11 минут. Конец действия препаратов.

Сознание было восстановлено на 24 минуты.

Повторное исследование токов мозга. Состояние больного угрожающее.

Это была последняя страница. Фридрих Кан перевернул ее и закрыл папку.

Только сейчас услышал он звуки музыки. За роялем сидел Абст. Его пальцы легко бегали по клавиатуре, глаза были устремлены за окно, к тяжелой красной луне, которая медленно вставала над пустынным озером. Казалось, туда же уносится и мелодия, стремительная и тревожная. И музыка, и луна, и тускло отсвечивающая водная гладь за окном, да и сам Абст со странно неподвижными глазами - все это удивительно сочеталось с тем, что составляло содержание желтой папки.

Абст оборвал игру.

Они долго молчали.

- Это был Шуберт? - спросил Кан, чтобы что-нибудь сказать.

Абст покачал головой:

- Я играл Баха. Одну из его ранних хоральных прелюдий. Написано для органа. Если бы здесь был орган!…

- Однако, я помню, ты любил Шуберта, - упрямо настаивал Кан. - Ты увлекался и другими, но Шуберт для тебя…

- Иоганн Себастьян Бах - вот мой король и повелитель! - взволнованно проговорил Абст. - Бах в музыке, Шиллер в поэзии.

- Шиллер? - пробормотал Кан, рассеянно глядя на озеро. Сейчас он думал о другом.

- Да. Хотите послушать?

В голосе Абста звучала нетерпеливая просьба. Удивленный Кан неожиданно для самого себя кивнул.

Абст встал, сложил на груди руки. За ним было окно, и темный, почти черный силуэт Абста четко, выделялся на фоне широких светлых полос, проложенных луной по поверхности озера.

Читал Абст медленно, с напряжением. Голос его был резок, отрывист, и музыка стиха начисто пропадала.

- Это из «Геро и Леандра», - тихо сказал Абст. - Восемь строчек, а сколько экспрессии!

Кан молчал. Он плохо разбирался в стихах, да, признаться, и не любил их. Он считал себя деловым человеком, а поэзия не для таких.

- Вот что, - сказал он. - Распорядись, чтобы нам принесли поесть. Мы поужинаем и поговорим. И не медли - нам предстоит немало дел.

Ужин сервировали в соседнем помещении. Кан с аппетитом поел, выпил большой бокал пива.

- Вернемся к показаниям Бретмюллера, - сказал он, когда подали сладкое. - У меня из головы не лезет этот странный грот. Подумать только, он под боком у той самой базы! Хозяева ее, надо полагать, и не подозревают о существовании в скале гигантского тайника.

- В этом вся суть, - кивнул Абст.

Кан стащил с шеи салфетку, решительно встал:

- Не будем терять время! Идем к Бретмюллеру. Я сам допрошу его.

- Быть может, отложим допрос до утра? Вам следует отдохнуть, выспаться. И предупреждаю: это небезопасно. Мало ли, как он вдруг поведет себя.

- Но ты будешь рядом!

Они двинулись по лесной тропинке, которая вела в глубь острова. Было очень темно, и Абст включил предусмотрительно взятый фонарик. Шорох шагов в тишине, тоненький лучик света, выхватывавший из мрака то ветвь, похожую на протянутую руку, то дикий, уродливый камень, усиливали тревогу, которой была наполнена ночь.

Где-то приглушенно проверещал какой-то зверек, ему ответило громкое уханье филина. И тотчас, будто вторя этим звукам, порыв ветра зашелестел в верхушках деревьев. Лес ожил, задвигался, заговорил…

- А он… не вырвется? - спросил Кан, перед которым неотступно стояли налитые кровью глаза Бретмюллера. - Было бы славно встретить его на этой тропинке.

- Исключено.

- «Исключено»! - передразнил Кан. - Я читаю: «Бретмюллер лежит пластом, как покойник». А через секунду он бьет стекла и врывается в комнату!

- И это уже во второй раз. - Абст помолчал. - Говоря по совести, я теряюсь в догадках. Странно, очень странно. Впрочем, причины выяснятся.

- Когда же?

- Скоро… - уклончиво сказал Абст. - А вот мы и пришли!

Луч фонарика уперся в серую бетонную стену, обшарил ее, скользнул в сторону и задержался на широкой двустворчатой двери с пандусом - в такие можно ввозить коляски с больными.

- Кто? - спросили из темноты.

Абст молча направил фонарик на себя - осветил грудь, плечи, лицо.

- Проходите, - сказал голос.

Посетители приблизились к двери. Абст коснулся кнопки звонка. Дверь отворилась.

Они проследовали по коридору, миновали еще одну дверь и оказались в небольшой комнате.

Бретмюллер, связанный, точнее, запеленатый широкой брезентовой лентой, лежал вверх лицом на низком клеенчатом топчане, который занимал всю противоположную стену комнаты.

Его заросший подбородок был вздернут, челюсти плотно сжаты; широко раскрытые глаза, не отрываясь, глядели в какую-то точку на потолке.

- В сознании? - Кан нерешительно остановился посреди комнаты.

Абст покачал головой. Подойдя к Бретмюллеру, прикрыл ему глаза ладонью и тотчас отвел руку. Больной не реагировал.

- В седьмую, - приказал Абст служителю, молча стоявшему у двери. - Приготовьте все, как обычно. Полный комплект. Не забудьте кофе и сигареты.

- Он будет есть? - спросил Кан.

- Полагаю, нет. - Абст скривил губы. - Однако так надо…

Он провел Кана в уютную комнату с мягкой постелью и креслом у большого окна. Чуть пахло дымом: один из служителей возился у камина, раздувая огонь.

В коридоре раздались шаги. Четверо санитаров внесли больного, уложили в постель и удалились.

Вошла женщина. Кан кивнул ей. Та поклонилась.

- Забинтуйте ему руки, - распорядился Абст.

- И голову? - спросила женщина, оглядев грязную, сбившуюся набок повязку на лбу Бретмюллера.

- Только руки! - Абст нетерпеливо облизнул губы. - Руки он увидит, голову - нет. Приступайте!

Лицо женщины порозовело. Она ловко обмотала бинтами обезображенные, с комьями запекшейся крови кисти больного. Абст шагнул к столику с инструментами, достал из кармана коробочку ампул, отломил у одной из них кончик и втянул содержимое ампулы в шприц. Помощница обнажила и протерла спиртом плечо Бретмюллера.

Абст мастерски сделал укол.

Когда он повторил инъекцию, введя еще одну дозу, у женщины дрогнули губы. Она взяла вату, чтобы протереть место укола, но Абст вынул из коробочки третью ампулу.

- Девятьсот тысяч! - пробормотала она.

Вместо ответа Абст вновь вонзил иглу шприца в руку пациента.

Служитель убрал столик с медицинскими инструментами, вкатил другой. На нем уместились тарелки с обедом, бутылка какой-то воды, высокая вазочка с подрагивающим апельсиновым желе.

Не прошло и десяти минут, как дыхание больного замедлилось, стало ровнее, глубже. Его губы разжались, на лице проступил слабый румянец.