Михаил Ляшенко - Из Питера в Питер. Повесть

- Даешь митинг!

От этого слова повеяло сразу родным - Москвой, Питером. И они побежали в зал, даже те, кто не знал, что такое митинг.

В зале была когда-то сцена, от которой осталось только кирпичное основание, весь деревянный настил и обшивка - все было сожжено в печках. На сером кирпичном возвышении стоял, подняв руку, Ларька. Он укоризненно покачивал головой, и зал постепенно затихал. Никого из учителей не было, это и нравилось и пугало…

- Товарищи! - громко сказал Ларька.

Кто-то шикнул, кто-то свистнул - кажется, из группы Ростика…

Ларька помолчал, глядя на Ростика, потом медленно продолжал:

- Товарищи!

Ростик демонстративно засвистел, кто-то засмеялся.

Ларька понял, что многие еще не доросли до замечательного слова «товарищ».

- Ну ладно! Не господами же вас называть! Господ теперь нет! Тогда так: граждане!

Но тут в дверях показался Валерий Митрофанович.

- Это что за сборище? - возмущенно закричал он на весь зал.

Сразу стало тихо. Ларька недовольно объяснил:

- Называется митинг, Валерий Митрофанович, неужели не понятно…

- Кто разрешил?

- Масса требует!

- Какая еще масса, вы что?

- А вот эта, - и Ларька кивнул на зал.

- Немедленно кончайте! Все по классам! - завопил Валерий Митрофанович и, понимая, что никто его не испугался, сам испугался и куда-то убежал.

У Олимпиады Самсоновны шел нервный разговор. Николай Иванович, дежурный учитель, сообщил о том, что ребята собрались на митинг. К этому отнеслись в лучшем случае юмористически: ага, за митингами наступит революция, и нас, учителей, свергнут… Валерий Митрофанович не делился своими приключениями с товарищами-педагогами, и никто не знал, что Миша Дудин уже делал подобную попытку. Но большинство учителей, издерганных ответственностью за ребят, беспомощностью, неразберихой, голодом, крайне болезненно встречали любые попытки ребят проявлять самостоятельность, что-то требовать, критиковать… Часть учителей покинули колонию. Все определеннее создавалось то неприятное и опасное положение, когда ребята убеждались, что от учителей нечего ждать спасения, и разочаровывались в них, а учителя, в свою очередь, корили ребят за бесчувственность, эгоизм, за то, что они вовсе не ценят самоотверженную заботу своих учителей…

- Это самоуправство, - сердилась Олимпиада Самсоновна. - Дети будут командовать… Надо немедленно прекратить митинг.

- Давайте пойдем послушаем их, - протирая пенсне, мирно сказал Николай Иванович. Ему не хотелось спорить. - А митинг разрешил я.

Это он тут же придумал. Все дружно на него набросились. При этом даже Олимпиада Самсоновна, даже Анечка почувствовали облегчение: нарушили порядок, оказывается, не ребята, они по-старому послушны, дети же, а необдуманно поступил учитель…

- Вам следовало доложить мне, - еще хмурилась Олимпиада Самсоновна. - Я, конечно, не пойду на это странное собрание. Но вам, как дежурному учителю, следует там быть.

Вместе с Николаем Ивановичем к ребятам направились еще несколько учителей.

В зале, где собрались ребята, не хватало мест. Толпа в коридорах, галдеж не давали начать митинг, как Ларька ни надрывался. Решили выбраться в коридор. Но и в коридоре оказалось тесно. Тогда хлынули во двор.

Теперь, когда они чувствовали плечи и спины друг друга, когда увидели, что их много, что они - сила, за много дней впервые зазвучал смех и даже холод был не так страшен. Малыши, у которых нечего было надеть, теснились на крыльце, выглядывали в двери. Ростик и гопкомпания залезли на крышу - для «шухеру», как пояснил Ростик, - и приплясывали там, отказываясь спуститься вниз. По углам здания, там, где спускались водосточные трубы, стояли две здоровенные бочки, полные темной, промерзшей воды. Одну из них Ларька избрал трибуной. Ему кричали со всех сторон, чтобы начинал, и он полез на бочку. Осторожно выпрямился, стараясь не поскользнуться на обледенелых краях, и стоял несколько секунд, приоткрыв рот, не то усмехаясь, не то сердясь - никогда нельзя было у него разобрать… Все ждали, что он скажет, притихли. Ему стало не по себе перед этой огромной толпой ребят, задравших к нему худые, заморенные, сопливые лица…

Аркашка, который стоял у самой бочки, болезненно сморщился, переживая странную паузу. Он чувствовал, что Ларька оробел. И страстно желал оказаться на бочке вместо Ларьки: уж он-то сказанул бы, что надо…

Ларька не понял, как это вышло, вроде и не он все делал, только взлетела, будто сама, его рука и его хриплый голос жарко крикнул:

- Домой даешь! Вот что! Даешь домой!

Боже мой, что тут началось… Никто, даже Николай Иванович, который как раз подошел, не ожидал ничего подобного. Шестьсот человек взревели одним ликующим воплем! Тысяча двести рук взлетели к нему! Ларька ошалел от вызванного им восторга. Ему казалось, от ребят хлынула теплая волна и подняла его… А на другую бочку уже громоздился знакомый парень из второго эшелона и, взмахивая руками так, будто решил лететь в Питер по воздуху, кричал что-то тоже о доме…

Все хотели говорить о доме, чтобы скорее туда попасть. Каждый теперь был оратором. И прошло довольно много времени, пока хоть немного выговорились. Только тогда они заметили Николая Ивановича и стали поглядывать в его сторону.

Уловив момент, он сказал:

- Я тоже хочу домой.

Новый взрыв восторга! Все теснятся к нему, позабыв о Ларьке.

- Но я не знаю, как туда попасть.

Общее недоумение, разочарование.

- А вы, Ручкин, знаете?

И снова все мгновенно повернулись к Ларьке, жадно на него уставились.

- Я так скажу, граждане! - закричал Ларька, хотя Николай Иванович говорил нарочито спокойно. - Здесь ждать нечего! Чего мы ждем? Чтобы все передохли?

И запрокинутые лица снизу закричали тотчас вместе с ним:

- Нечего ждать! Нечего! Даешь домой!

Даже Ростик со своими прыгал на крыше и кричал:

- Домой! Домой!

- Как? - погромче спросил Николай Иванович.

Ларька, словно никого не видя, сердито, обиженно смотрел только на него. Честно говоря, у Ларьки все время копошилась мыслишка, что если ребята нажмут как следует на учителей, те придумают, как вернуться в Питер. Прежде всего, Николай Иванович придумает… И вот он при всех задает этот вопрос Ларьке. Более трудного вопроса никогда Николай Иванович не задавал…

У Аркашки под горячими ладонями крошился лед; он умоляюще и грозно смотрел на Ларьку, требуя что-то придумать, ответить Николаю Ивановичу… И все так смотрели.

- Сидеть тут нечего! - отчаянно крикнул Ларька. - Построим колонну, и все, как один человек, пойдем до станции! Пусть вместо трех эшелонов дадут один! Уместимся! Влезем! И поедем!

Снова всплески радости и крики:

- Ура! На станцию! Поедем!

- В городе - тиф, - нерешительно сказал Николай Иванович. - По дороге заградительные отряды, в город нас не пустят. На станции - тоже тиф, мертвые вповалку с живыми. У случайных поездов - свалка, чтобы залезть хоть на крышу, стреляют друг в друга. И на запад поезда идут только к фронту, дальше не идет ни один поезд…