Теа фон Харбоу - Метрополис. Индийская гробница [Романы]

— Не ходи, саиб! — сказала Мира нежно и с твердостью. — Я приведу ее сюда.

— Так, чтобы ей нечего было опасаться?

— Так, чтобы ей нечего было опасаться!

— Не играй мной, Мира! Ты не должна пытаться обманывать меня. Я буду ждать, сколько хочешь! Но если ты не вернешься раньше утренней зари, то я сам пойду и попытаюсь ее найти без тебя.

— Я приведу ее, саиб.

— И долго мне придется ждать?

— Долго, саиб. Дорога длинна и сторожей много. Ты не захочешь, ведь, чтобы мы были неосторожны?

— Нет!

— Ночь не кончится, когда мы придем.

— Тогда иди, моя маленькая сестричка.

Мира ушла. Дверь беззвучно закрылась за нею.

Брингер вынул часы, посмотрел и положил снова в карман, не заметив, который час.

Открыв дверь в соседнюю комнату, он стал ходить взад и вперед, останавливаясь перед окнами, столами, шкафами; брал сотни вещей в руки, разглядывая их и ничего не видя. Иногда он прислушивался к каким-то воображаемым звукам — казалось, что он слышит хлопанье дверей, чьи-то отдаляющиеся шаги…

Он шептал про себя, сквозь зубы:

— Приди! приди!

Потом, после этой бури радостного ожидания, другие мысли овладевали им.

— А что, если она не сможет прийти? А что, если Миру видели по дороге, и она схвачена? А что, если Ирен сама попалась на глаза Рамигани?

Брингер вздохнул. Глупец, что он раньше не подумал о таких возможностях. А слова Миры о смерти, таящейся вблизи? Он вспомнил о них…

Десять раз в течении одной минуты прислушивался он, так что самая тишина стала как-то звучней… Наконец, совершенно измученный, отчаявшись увидеть Миру, уселся он на стул и подпер низко опущенную голову руками.

И вдруг ему почудилось, что дверь открылась. Боясь поднять глаза, он продолжал сидеть… Наконец, встал, сделал пару шагов вперед, протянул руки и почувствовал, что обнимает любимую женщину, свою жену.

Они не целовались. Они стояли тихо и чувствовали, что составляют одно. Бесконечное спокойствие волной проходило в нем. Чувство глубокой, огромной радости, Он поднял голову жены и поцеловал ее мокрые от слез глаза, и отдающийся рот, точно пил. Он чувствовал, что Ирен хочет сказать что-то, хочет говорить и мешал этому своими поцелуями.

— Не говори ничего… — шептал он, точно говоря ее губам, а не ушам. — Не говори… ты здесь… у меня… в моих объятьях… все прочее не имеет значения… ты, ты здесь, Ирен!..

Жена не отвечала. И когда он заглянул ей в глаза, то увидел, что Ирен улыбалась, улыбалась счастливой улыбкой.

— Каким образом очутилась ты здесь?

— Это длинная история. Рассказать тебе?

— Да. Но ты должна спокойно остаться в моих объятьях. Сиди, я хочу смотреть тебе в лицо. Может быть, тебе придется повторить иную фразу, милая, потому что я не ручаюсь, что, слушая звук твоего голоса, я всегда пойму смысл сказанных тобою слов. Но не плачь больше, нет больше повода… Теперь ты здесь… Получила ты мои письма?

— Да, милый.

— Ну, рассказывай. Не томи меня!

— Это недолго рассказать… В тот вечер, меня внезапно вызвали к телефону. Говорила моя сестра. Оказалось, она получила какое-то известие, которое поразило ее. Она потеряла голову и во что бы то ни стало, хотела переговорить со мной.

— Странно!

— Что странно?

— Да то, что твоя сестра из людей, не легко теряющих голову.

Конечно, но я вспомнила об этом уже после. Она умоляла так отчаянно, что я испугалась и тотчас же пообещала ей прийти. Я оделась, посмотрела — спишь ли ты и, уходя, сделала Францу соответствующие распоряжения.

— Когда это было?

— Около половины девятого.

— Ага! Дальше!

— Нигде по близости не было ни одного автомобиля. Шел дождь. Вагоны трамвая были битком набиты. Пришлось порядочно ждать. Когда я приехала на станцию, поезд уже ушел. Надо было ждать следующего, который отправлялся через четверть часа. Ожидание успокоило меня, и я решила предварительно сговориться еще раз с сестрой, раньше, чем оставлять тебя одного на несколько часов, или, на худой конец, пригласить ее самое приехать к нам. Когда я, наконец, добилась соединения, то сестра сама подошла к телефону и спросила меня, в самом радостном настроении, как твое здоровье и когда она сможет привезти первые цветы, которые только что распустились в ее саду.

— Очень хорошо!!

— Мы долго говорили. Сестра по-видимому сочла меня сумасшедшей. Она посоветовала мне поручить временно уход за тобой кому-нибудь другому. Я в свою очередь убеждала ее, что я, слава Богу, совершенно здорова и что половина девятого она же сама умоляла приехать к ней и поддержать ее в ее тяжелом несчастье! В ответ на это, она поклялась, что ничего не знает и что все это, по меньшей мере, странно…

— Бедная! Воображаю, как ей хотелось бы постигнуть эту мистификацию!

— Этого хотелось и мне. Я дала отбой и позвонила домой. Отвечал Франц. Да, какой-то господин заходил к нам, ушел и опять был позван обратно, по твоему поручению.

— В ответ на мой вопрос о чужом, Франц сказал только, что он чужеземец, говорящий с странным акцентом. Я просила его не предупреждать ни тебя, ни чужого о нашем разговоре и поспешила домой. Когда я приехала, ты уже минут с десять как уехал.

— Милая! Очень ты напугалась?

— Я не знаю, правильное ли это слово? Я знаю только, что я бессмысленно стояла у твоей постели, глядя на смятую подушку. Франц говорил мне что-то, но я его не понимала. Лишь постепенно стал разъясняться мне туман его слов… важные дела… внезапный отъезд… по телеграфу подробное объяснение завтра… Ты не должен забывать, что я тебя оставила после кризиса, в освежающем, бодрящем сне и теперь вдруг узнаю, что ты поднялся и ушел с неизвестным, не оставив мне ни одной строчечки…

— Я пытался это сделать, но безуспешно.

— Теперь я знаю это, но тогда… Я просила Франца повторить мне несколько раз все подробности твоего странного отъезда. И как раз в тот момент, когда я решала про себя, что предпринять и готовилась уже позвонить в полицию, раздался звонок. Франц бросился к дверям. Я не могла ступить ни шагу. Время до его возвращения, казалось, бесконечным. Наконец, он вошел, зажёг свет и доложил: «Его Высочество, раджа Эшнапура».

— Как?

— Так как ты изумлен, то я знаю, что ты меня понял!

— Раджа приходил к тебе?

— Да!!

— В тот самый день, когда я уехал?

— Около полуночи!

— Впрочем, я ведь обещал не удивляться ничему…

— Милый! Он стоял в дверях, одетый по последней европейской моде, улыбаясь. «Прошу тысячу раз извинить меня за беспокойство, но я считаю, что никакой час не поздний, для того, чтобы сообщить вам о вашем муже. Он вполне здоров, окружен отличным уходом и добровольно едет в Индию, где, я надеюсь, он воздвигнет сооружение, которое затмит все мировые чудеса прежних веков».