Гордон Джайлс - На суше и на море 1962

Редакционная коллегия:

П. Н. БУРЛАКА, И. А. ЕФРЕМОВ, Б. С. ЕВГЕНЬЕВ,

И. М. ЗАБЕЛИН, А. П. КАЗАНЦЕВ, С. Н. КУМКЕС,

С. В. ОБРУЧЕВ, М. Е. ДОЛИНОВ

Ответственный секретарь

Н. Н. ПРОНИН

Обложка, форзац, титул и заставки

художника С. М. ПОЖАРСКОГО

Повесть

Рис. М. Скобелева и А. Елисеева

ТРЕТЬИ СУТКИ бушевал шторм. Вал за валом вырастал из непроглядного мрака полярной ночи и с раскатистым гулом разбивался о нос траулера, взбрасывая пенистые султаны над высоким полубаком. По тускло освещенной палубе с яростным шипением металась вода, в поисках добычи пробиралась во все закоулки и с недовольным ворчанием сбегала в шпигаты. Удары волн, шипение воды и разбойный посвист ветра в оснастке сливались с грозным ревом не видного в ночи бурного океана. А «Тамань», распарывая острым форштевнем водяные горы, упорно стремилась навстречу ветру, буре, подальше от затерянных в студеном море каменистых обледенелых островов.

Штормовая вахта в Заполярье напряженна круглые сутки. Зимой за семидесятой параллелью дни и ночи надолго сливаются в сплошную темень. Хорошо если холодные сполохи северного сияния озарят всклокоченное злое море, борющееся с бурей одинокое судно. На свисающих с полубака и кормы наплывах льда вспыхнут голубоватые отблески, заискрятся заиндевевшие мачты и ванты… Но сегодня за усеянными капелью стеклами ходовой рубки не виднелось даже и слабых проблесков света. Куда ни глянешь — мрак, мрак и мрак.

Вахтенный штурман Морозов не спеша прошелся по рубке, стараясь держаться поближе к окнам. Присматривая за палубой, морем, лучше иметь под рукой оконные поручни: бросит волна посильнее — есть за что ухватиться.

— Держать по курсу, — напомнил он рулевому.

Рулевой Алеша Вихров — молодой, по-мальчишески гибкий матрос — приподнял брови, будто хотел спросить: «Зачем повторять приказание? Как же я могу еще держать, если не по курсу?» Вступать в пререкания с вахтенным штурманом не следовало. Алеша сдержался и ответил безразличным тоном бывалого моряка.

— Есть, держать по курсу.

Морозов не заметил выразительного взгляда Алеши. Ему хотелось излить душу. Вести на вахте посторонние разговоры с рулевым запрещает устав. Но какой устав может запретить думать в бесконечно долгую штормовую вахту?

Посторонние мысли становились все назойливее. Хоть бы капитан вышел, спросил о ветре, курсе, поворчал на шторм, срывающий лов.

Морозов понимал состояние капитана. На днях «Тамань» нащупала крупный косяк трески… Промысел шел прекрасно. Трюмные чердаки [1] Трюмные чердаки — разборные перегородки в трюме, где укладывается рыба. быстро заполнялись засыпанной солью треской. Не прошло и суток, как на косяк, найденный «Таманью», сбежались со всех сторон траулеры: советские, норвежские, английские, французские. В океане стало тесно, и Степан Дмитриевич почти не выходил из ходовой рубки. «Тамань» двигалась, предупреждая соседей брезентовым шаром, поднятым на штаг-корнаке — протянутом между мачтами тросе: «Внимание! Иду с тралом!»

Шторм налетел с северо-запада, разогнал траулеры. Рассеялись они в разные стороны и сейчас носятся по волнам, избегая соседей. Третьи сутки «Тамань», слегка подрабатывая машиной, держится носом на волну, жжет впустую уголь, расходует пресную воду. Как тут не расстроиться капитану?

Степан Дмитриевич по-своему выражал досаду на непогоду: отсыпался после двенадцати суток напряженной промысловой работы. Если лов был удачен, Степан Дмитриевич сам руководил спуском и подъемом трала. Кто мог на судне лучше капитана вовремя подать команду, подогнать замешкавшегося матроса или похвалить расторопного, поставить в пример остальным. А когда рыба пропадала — тоже бывало не до отдыха. Кому, если не капитану, следовало искать потерянный косяк? Высокая койка с задергивающимся шелковым пологом оставалась на промысле не смятой педелями. Спал Степан Дмитриевич урывками, на узком диванчике. Снимет китель, ботинки и заснет прежде, чем голова коснется подушки. Но стоило заглянуть в каюту вахтенному штурману, позвать «Степан Дмитриевич!», и капитан сразу раскрывал глаза — ясные, блестящие, без малейших признаков сна.

— Что у тебя? — спрашивал он ровным голосом, будто продолжал беседу.

Морозов пришел на траулер минувшей осенью из Херсонского мореходного училища. За несколько месяцев он привык к своеобразной манере капитана разговаривать со своими людьми. Его больше не смущало, когда Степан Дмитриевич, выслушав молодого штурмана, отрывисто бросал.

— Разберись там…

А сам поворачивался на другой бок и тут же засыпал снова.

В таких случаях приходилось принимать решение самому. Морозов делал это уверенно, со спокойным сознанием моряка, облеченного доверием капитана.

Ох и тягостны же вы, последние минуты штормовой вахты! Чего только не передумаешь!..

Дверь звучно хлопнула. В рубку вошел матрос.

— Товарищ вахтенный штурман! — обратился он к Морозову. — Разрешите стать в руль?

— Сменяйте, — бросил Морозов.

Он облегченно вздохнул и оперся обеими руками на оконный поручень. Скоро сменят и его.

Молодой штурман увидел на стекле свое отражение: довольную улыбку, выделяющую мягкие ребячьи ямочки на щеках и подбородке, — и нахмурился. Ох, уж эти ямочки! Сколько они доставляли ему огорчений! И в мореходке, и на траулере. Ямочки на розовых крепких щеках Морозова постоянно вызывали шутки товарищей. Желая казаться взрослее, он держался не по возрасту серьезно, даже сурово. Напускная юношеская солидность привела к тому, что из всего командного состава траулера лишь самого юного, третьего штурмана все звали по фамилии — «Морозов», а иногда и несколько официально — «товарищ Морозов».

Морозов мог часами стоять у окна, любуясь бушующим океаном. Бесконечно разнообразными казались ему прыгающие на палубу волны, кружевные разводы пены на склонах водяных гор и особенно шум бури. В нем слышались отчаянные человеческие голоса, далекие раскаты пушек, рев неведомых зверей и детский плач…

— Где капитан?

Морозов обернулся на голос. В дверях стоял радиооператор Мерцалов. Озабоченный взгляд его скользнул по рулевому, Морозову.