Алекс Грин - Всемирный следопыт, 1930 № 12

— Бунтовщики, по местам! — скомандовал вахмистр. — К соснам!

Спотыкаясь в рыхлом снегу, вся группа арестованных направилась к соснам. Два улана принесли веревки.

Из местечка собирался народ — торговцы, базарные бабы, ребятишки, рыбаки; не подходя близко, наблюдали за тем, что делается у опушки леса. Первым привязали пожилого батрака, за ним молодого в рваном полушубке; оба они молчаливо и покорно сами стали к дереву. У садовника подкашивались ноги, — улан, путаясь в длинной шинели, поддерживал его. Рядом с Артуром стоял молодой батрак в одном лишь пиджачишке. Он жаловался: «Скрутили как мешок с зерном. А ведь я еще живой — больно…»

Артур тихо говорил вязавшим его уланам:

— Не верьте вашим офицерам, — мы не разбойники, мы боролись за народ…

Уланы угрюмо поглядели на него и отошли.

Взвод солдат выстроился перед обреченными на расстрел. Но ротмистр почему-то медлил отдавать последнюю команду.

Старший батрак сказал младшему:

— Мне надоело ждать. Скорее бы…

Голос младшего прозвучал надеждой:

— Может быть, еще не решено. Может быть, сейчас отдадут приказ освободить нас…

Артур услышал последние слова. И на миг — только на миг! — допустил возможность освобождения, вообразил, как они впятером уйдут отсюда по скрипучему снегу, вдоль моря, под ослепительным зимним солнцем. Он даже рванулся вперед.

Веревка, врезаясь в тело, напомнила о действительности. Артур стал думать о том, что сказать товарищам в последнюю минуту, но не мог найти подходящих слов, — все слова казались ничтожными и ненужными. Вдруг он заметил, что к отряду приближаются два улана верхом и между ними пеший в шубе нараспашку. Артур узнал аптекаря Зирниса. Его подвели к осужденным. Он снял бобровую шапку, рукавицей отер пот с разгоряченного лба и бодро сказал:

— Здравствуйте, товарищи! И я иду туда же, куда и вы…

Его привязали к сосне рядом с Артуром.

Артур спросил:

— Зирнис, почему же тебя?

Аптекарь растерянно улыбнулся.

— За дружбу с тобой. Мне говорили: «Ты лечил разбойника, так отправляйся с ним одной дорогой…»

Артур побледнел. Прошла долгая минута. прежде чем он снова заговорил внезапно охрипшим голосом:

— Зирнис… Ни перед кем на свете мне не была так неловко, как перед тобой. Я не могу смотреть тебе в глаза… Прости!

Аптекарь снова улыбнулся и дернул связанной рукой:

— Нечего прощать — судьба: видно, отплясал я свое время. Девок сколько перецеловал…

Он замолчал на миг и продолжал с трепетной страстью в голосе:

— По-приятельски я скажу тебе: безумно хочется жить еще…

К месту казни под’езжал уланский полковник, окруженный офицерами и верховыми в штатском, местными помещиками. Из толпы выделился высокий толстый человек, известный рыбопромышленник, подошел к полковнику и, сняв шапку и шагая рядом с лошадью, начал что-то говорить. Полковник остановил меня. Раздался пискливый, дребезжащий голос, — не верилось, что таким голосом говорит грузный полковник с орлиным носом.

— Молчать! Я знаю, что делаю. Я знаю: ваш аптекарь лечил бунтовщиков, а вы смеете просить за него… Марш!

Полковник взмахнул нагайкой. Рыбопромышленник моментально отскочил в сторону.

Артур дрожал. Срываясь на каждом слове, он крикнул ближайшему улану:

— Солдат, убей… убей сперва твоего полковника, потом меня…

Последняя сцена была коротка. Команда, залп. Дернулись пронзенные пулями тела и поникли головы…

Полковник издал приказ: три дня оставить расстрелянных на месте казни. Приказ был исполнен. Лужи крови застыли на снегу и желтом песке. Красные сосульки свисали с простреленных рук и пальцев. Голова Артура склонилась к левому плечу, в сторону аптекаря, — казалось, парень хочет что-то шепнуть соседу.

На другой день подул сильный северо-западный ветер, громады туч поползли по небу, и повалил снег. Он наложил мягкие повязки на кровавые раны, одел убитых в белые саваны. Качаясь по ветру, стонали сосны. А с застывшей морской пустыни доносился далекий гул: там, где-то за ледяными полями, шумела свободная морская волна и в ярости кидалась на ледяные глыбы.

Массовые забастовки (Путиловский завод, Баку, Сормово, Варшава) второй половины 1904 года явились предвестником новой революционной полосы в русском рабочем движении. В первые дни января 1905 года началась всеобщая забастовка в Петербурге. К 8 января здесь бастовало уже 150 тысяч человек.

К этому периоду относится развитие деятельности «Собрания фабрично-заводских рабочих», организованного в 1903 году Гапоном. Целью этого «собрания» было переключить революционность масс на рельсы «организации самопомощи и взаимопомощи и проявления своей разумной самодеятельности во благо родины» (слова Гапона).

Это движение «перерастает свои рамки и, начатое полицией, в интересах полиции, в интересах поддержки самодержавия, в интересах развращения политического сознания рабочих, это движение обращается против самодержавия, становится взрывом пролетарской классовой борьбы», — писал В. И. Ленин.

Охранник Гапон, толкаемый массовым движением, очутился на короткое время на гребне революционной борьбы. Парализуя революционность масс, Гапон выбрасывает лозунг мирного шествия к царю с просьбой улучшить положение.

9 января тысячи безоружных рабочих с женами и детьми отправились к дворцу.

Народ еще верил в «царя-батюшку», который заступится за рабочих, умиравших от истощения и непосильных работ на фабриках и заводах.

«Мы, рабочие, пришли к тебе. Мы, несчастные, поруганные рабы, мы задавлены деспотизмом и произволом. Когда переполнилась чаша терпения, мы прекратили работу и просили наших хозяев дать нам лишь то, без чего жизнь является мучением…»

Так начиналась петиция рабочих, которую они несли царю.

Царское войско, по приказу царя, оказало эту «милость» рабочим: оно начало в упор, из винтовок и пулеметов, расстреливать мирное безоружное шествие.

Жандармы и полиция добивали лежащих на земле.

Это был великолепный урок. Русский пролетариат не забыл его.

Остатки веры в царя были расстреляны в этот день.

За 9 января революционное движение пролетариата шагнуло вперед так, как не могло бы шагнуть за месяцы и даже годы.

— К оружию? — раздалось в одной толпе на Невском.