Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1930 № 10-11

Показались пароходные трубы.

Не видал Сенька таких черных, больших, высоких пароходов. Гудки густые, хриплые — эхо далеко несется по тайге. Не знал Сенька, что через океанские штормы, карские воды, полярные ветры пришли из дальних краев на большую реку морские пароходы за лесными богатствами.

Близко пароходы, скоро поровняются с Сенькиной скорлупкой. От пароходов идет вал. Ветка, как маленькая щепочка, треплется в крутых волнах. Брызжет пена в Сенькино лицо.

С капитанского мостика первого парохода заметили лодку.

— Человек тонет!..

Сигнальные гудки, частые и тревожные, эхом заревели в берегах. С борта спустили моторную лодку.

Тревога была ложной. Произошло вот что.

У Сеньки промокли ноги. Посмотрев между коленей на дно, он решил: «Надо вылить воду».

Выбрав спокойный вал, Сенька выпрыгнул из лодки, перевернул легкую ветку, вылил воду, поставил лодку на киль, а потом, положив весло поперек, вспрыгнул обратно в лодку.

Вылить воду из берестяной лодки на воде — обычный прием Сеньки. Но на пароходе судили иначе. Увидев мелькнувшую вверх дном лодку, все разом закричали:

— Человек тонет!

Прошла жуткая минута. Моторная лодка, стуча, приближалась к месту… «катастрофы». И вдруг моряки — сами водяные жители — восхищенно выкрикнули:

— Вот чорт, енисейское ныряло!..

Через полминуты Сенька пересел в моторку.

Ветку взяли на буксир, она запрыгала с волны на волну.

На «Рабочем» тепло встретили Сеньку. Притащили белье, брюки, бушлат; второй штурман принес капитанскую фуражку с поломанным козырьком. Поили чаем, горячим и ароматным. Но Сенька ласкающим взором смотрел на матросов и, показывая ногтем на донышко стаканчика, виновато улыбался и говорил:

— Маленько-маленько налей водка, мой водку любит…

Матросы смеялись дружно.

— Водка плохо, чай пей, слаще и полезнее!

Ребята комсомольцы водили Сеньку по всему пароходу, и остяк, сохраняя достоинство, восхищался в меру — не очень шумно.

На палубе, оглядывая идущие сзади пароходы, говорил:

— Зачем много так идет?

— Лес с Енисея повезем…

Когда «Рабочий» поравнялся с дымившим на берегу чумом, Сенька заявил решительно:

— Давай, свисти всем, ко мне в гости поедем!

— Нельзя, Семен Иванович, работа!.

— Какой такой работа? В гости к хорошему человеку всегда можно.

Он обиделся как маленький ребенок.

На пароходе Сеньку все звали Семеном Ивановичем. Когда впервые спросили, как зовут, он приветливо ответил:

— Сенькой.

— А отца как звали?

— Ванькой.

— Ну, значит, Семен Иванович…

Непонятное, но приятное было новое имя. Сорок пять лет русские купцы и промышленники звали его Сенькой, а тут — Семен Иванович!

Когда Семену Ивановичу наполнили, что он давно проехал чум и что семья, мол, ждет, и рыбачить, наверно, надо — то он обиделся.

На пароходе погостил больше суток. Перед спуском простился со всеми за руку, приглашая заехать на обратном пути в гости.

Скользя вниз по Енисею на ветке, Семен Иванович заезжал во все чумы. Бушлат на нем висел мешком, фуражка надвинулась на уши, но везде с почетом встречали Семена Ивановича. Сидя у костра, он рассказывал о морских пароходах, которые тревожили — рыбацкое сердце. Везде в ответ качали головами.

— Плохо будет… Лес вырубят, зверь убежит, рыба уплывет в море…

Семен Иванович, поправляя фуражку, успокаивал:

— Хотя водки не дают, но хорошие люди… Сам капитан говорил: «Семен Иванович». — И, приподнимаясь, изображал свое прощание с капитаном..

Рассказ из быта остяков-зверодовов Д. Березкина

Материализм не делает различия между так называемыми «единобожием» и «язычеством». И моно- и политеизм од пиково служат целям одурманивания классового сознания трудящихся. С этой точки зрения грубые первобытные обрядности отсталых в культурном развитии народностей не должны представляться нам более отвратительными и опасными, чем те утонченные формы, в которые выливается, например, католицизм — господствующая религия «цивилизованного Запада». Дм Березкин показывает нам любопытную бытовую картинку из жизни сибирских остяков-звероловов. Религия еще очень прочными корнями вросла в быт отсталых народностей Севера. И это один из тормозов, которые задерживают превращение «Сибири каторжной» в «Сибирь социалистическую»…

Загадочной, мало обследованной громадой залегло между нижним течением Иртыша и Оби зыбкое, словно кисель, Васюганье [28] Васюганье — обширное болотно-таежное пространство, являющееся водоразделом притоков Иртыша и Оби. На всем пространстве Васюганья тянутся, почти соприкасаясь. Обширные болота, которые залегают на протяжении более 500 км при ширине от 3 до 45 км. Заселено Васюганье чрезвычайно слабо — перепись 1924/1925 года зарегистрировала всего 1116 человек, из них около 600 человек остяков, остальные русские и немного тунгусов. Основное занятие местного населения — охота, главным образом на белку, а затем на лося, дикого оленя, выдру, медведя. ). Таежная непролазная чаща обомшелого хвойно-лиственного леса порой раздвинется в стороны, уступая место открытой, кочковато-бугристой поляне с бездонными болотными окнами — и сдвинется вновь, сумрачно нахохленная, зловещая…

Стояла ясная осенняя пора. Солнце не успело окончательно скрыться за гребенчатой линией разнолистной Васюганской тайги, а понизу уже поползли серовато-серые хлопья тумана, постепенно задергивая знобящей мглой извивающуюся среди невысоких наплывных бугров речку Чай. Глухой прибрежной тропой медленно брел я к юрте знакомого остяка-зверолова Фан-Чая. Ноги ныли от усталости, а пронизывающая сырость, полная дурманящих, гнилостно-прелых запахов болотной трясины, противной мелкой дрожью отзывалась в теле. Но вот сквозь белесый туман желтоватым пятном замаячил огонек. Послышался злобно-настороженный собачий лай.

— Гоп-гоп! Пушинка! Том! — громко позвал я знакомых мне собак.

Послышался характерный дробный собачий топот, и через миг из тумана вынырнули две остромордые лайки и, признав меня, с радостным повизгиванием закружились вокруг.

Почти одновременно из распахнутой настежь двери юрты, с потрескивавшей головней в руке, вышел навстречу сам Фан-Чай.

— А-а, урус Митря! Вот ладна. Хады, хады, балшой гостя будышь.