Борис Тагеев - Всемирный следопыт, 1930 № 07

— О, седовласый Борисфен! Пусть по волнам твоим! в Ольвию всегда приходит только небесная радость и пышная красота!

Таким образом желания возвращавшихся и встречавших трогательно совпадали. А через некоторое время городской совет старейшин вынес постановление:

«Ольвийцы! Боги и вы поручили нам заботиться о красоте города. Мы рассудили и нашли, что для этого следует, во-первых, разрушить на берегу все лачужки из глины и грубого камня, а во-вторых, не подпускать к пристани лодок и кораблей, которые не украшены бронзой и пурпуром. Мы полагаем, что ослушников можно обращать в рабство…»

Пиррак, обуреваемый страхом и сомнениями, долго стоял у внешних ворот дома богатого рыботорговца Архенея. По условию он должен был доставить купцу полный утренний улов, но Борисфен как норовистая лошадь еще с вечера встал на дыбы: его бледноголубые ковры смялись, взгорбились и покрылись белопенными трещинами.

Пиррак пришел просить отсрочки.

Заслышав мерные уверенные шаги домохозяина, рыбак совсем потерялся: он хорошо знал обычаи купца. Через минуту Пиррак, униженно горбясь, просил:

— Послушай, Археней! Отложи эту партию рыбы до следующего раза. Ты видишь, Борисфен сердится.

— Довольно разговоров, Пиррак! Через два дня мои корабли уйдут, а ты не получишь ни драхмы. Прощай! И да хранят тебя боги! — Археней повернулся и, мягко поскрипывая сандалиями, скрылся во внутреннем дворе.

Пиррак помялся около входа, беспомощно развел руками и направился к рыбачьему поселку, расположенному неподалеку от пристани. Жена встретила его немым вопросом, но с первого же взгляда ей все стало ясно.

Пиррак любил свою жену, но сейчас старался быть суровым, чтобы избежать тяжелых разговоров. Молча он собрал сети и снасти и направился к берегу. Ксанфа ему помогала. Пропустив вперед десятилетнего сына, Пиррак сел в челнок и отчалил. Ксанфа тише, чем обычно, прошептала:

— С попутным ветром!

С севера холодными синими кучами громоздились облака. Борисфен зловеще отливал вороновым крылом. Держась вдоль берега, Пиррак ловко справлялся с волнами. Он решил подняться вверх по лиману. Дойдя до намеченного места, он быстро поставил сети, а сам причалил к берегу на ночлег.

Под утро ветер покрепчал. Тучи словно полчища скифов помчались по небу. Борисфен разметал свои белые космы. Чуть свет Пиррак поспешил к сетям. Среди волн и пены он едва разглядел поплавки. В ту же минуту по лицу его пробежала судорога боли: он увидел, что один конец сети сорвало с грузила и она билась в волнах. Рыбак забыл про улов — он думал теперь о спасении своей кормилицы. Но пока он возился с другим концом, челнок едва не захлеснуло волнами. Его сынишка Калипп был слишком слаб, чтоб справиться с их неистовым напором. Тогда Пиррак отрубил грузило и привязал сеть одним концом к челноку. Он надеялся таким образом подтянуть ее к берегу. Но не тут-то было! Сеть во всю длину растянулась по волнам и натуго вплелась в их клокочущую ткань. Как ни старался Пиррак, он не мог приблизиться к берегу и на десять шагов. И сеть и челнок неуклонно гнало к югу почти по самой середине лимана.

Справа уже забелели ольвийские колоннады. Пиррак знал, что, если его утащит за городской мыс, ему с сыном придется плохо: лиман там разливается как море. И рыбак простился со своей сетью. Теперь было не до нее. Он поставил челнок наискось к берегу. Но ветер раздраженно визжал и сбивал его в лиман. Пиррак поджался как зверь и отчаянными ударами бросал воду за корму. Не больше двух тысяч шагов оставалось до мыса. Но и пристань была близко. Оттуда уже кричали люди, размахивая руками: они тоже показывали на мыс. Пиррак разве. не видит? Он хорошо знает, что там смерть. Вот еще пять… десять взмахов, и челнок забился у самых бронзовых ступеней.

А навстречу крики:

— Эй ты, дельфиний огрызок, баранья требуха! Куда лезешь со своей посудой? Не знаешь своего места за тем мысом?

Тут только Пиррак вспомнил про дощечки, на которых было написано распоряжение старейшин: запрет простым челнам причаливать к пристани. Но было уже поздно. Смотритель пристани передал рыбака страже.

Через несколько дней старейшины города судили первого нарушителя закона о красоте и благолепии города.

Знаменитый оратор Критий, один из почтенных граждан города, владевший лучшей фабрикой щитов, произнес на процессе замечательную речь в защиту наук и искусств. Он патетически восклицал:

— Граждане! Есть много людей, которые по самой природе своей являются врагами науки и искусства. Их удел — норы и вертепы, ибо красота трепещет от их прикосновения…

Старейшины все же приняли во внимание бурю на лимане как соучастницу преступления и смягчили свой приговор: вместо продажи в рабство они приказали заковать Пиррака в цепи и отправить его на несколько лет в городскую каменоломню.

Но недолго Пиррак работал во славу городского благоустройства; на втором году сорвавшийся сверху камень жестоко ударил его в спину, по лопаткам. Думали, что человек больше не встанет, но Пиррак отдышался. Правда, вместе с отрывистым дыханием изо рта у него теперь вылетали кровавые сгустки. Но зато благодаря этому удару он сразу отбыл свое наказание: его отпустили на все четыре стороны.

Вернувшись в Ольвию, Пиррак не нашел своей лачуги на берегу лимана: ее снесли во исполнение закона о красоте. По расспросам он нашел свою семью за некрополем [8] Некрополь — город мертвых, кладбище. ), в Заячьей балке — она жила в землянке. Здесь много было таких врагов красоты, чей «удел— норы и вертепы».

Пиррак снова принялся за свой старый промысел. Но силы его были не прежние. С каждым куском кровавой мокроты, вылетавшим из груди, он чувствовал, как руки его все сильнее дрожат, а вода под веслом становится все неподатливее. Так прошел еще год, а на следующий Пиррак уже не выходил на лиман — он отправился в далекое невозвратное плавание, в страну мертвых. Товарищи принесли на его могилу простую гранитную плиту. По просьбе жены они выбили на камне только те слова, которыми она всю жизнь привыкла провожать мужа на лиман:

«С попутным ветром!»

А года через три и Ксанфа отправилась догонять мужа.

Калипп, сын рыбака, стал рослым юношей. Похоронив. мать, он с очередным караваном ушел в Скифию. И уходя, он даже не обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на пышные колоннады и мраморные лестницы «счастливого» города.

Я смотрел на этот продолговатый серый камень, на отшлифованной верхней его грани стояли древнегреческие письмена: «С попутным ветром». Слов немного, но они сильнее многословия. Через две с половиной тысячи лет они пронесли суровую историю ольвийского рыбака.