Анри Барбюс - Всемирный следопыт, 1929 № 04

Предоставляю слово Кулику:

«На ночь мы остановились на берегу Хушмо. С едой у нас было слабо, а потому попив чайку, поскорей завалились спать так как во сне не чувствуешь голода. Буржуйку я поставил вблизи под деревом сверху водворил трубы, а сбоку прислонил завернутое в бумагу стекло. Сквозь сон вдруг слышу какую-то возню, гремит кто-то железом. А ночь была лунная, хоть книгу читай. Смотрю под дерево, где стояла печка, — батюшки мои — медведь пришел, блины собирается печь. Ну, думаю, сейчас я тебя угощу горяченьким! Только потянулся за ружьем— вдруг под деревом грохот, треск, рев… Печка — в одну сторону, зверь — в другую. Задев печь, он свалил себе на голову трубы и так испугался, что без оглядки бросился наутек. Подошел я к месту происшествия, да так и ахнул: буржуйке, понятно, ничего не сделалось, но стекла были разбиты вдребезги…»

Вспоминая эту историю, мы устраиваемся на ночлег по таежному способу: раскидываем головешки костра и на горячую золу кладем настил из еловых ветвей, на котором расстилаем спальные мешки. Прогретая земля долго сохраняет тепло. Рядом со мной устраивается Кулик.

— Леонид Алексеевич, — обращаюсь я к нему, — гора, у подножья которой мы сейчас лежим, кажется, еще не имеет названия?

— Совершенно верно. Это последняя возвышенность в цепи гор, которые мы назвали Ожерельем Макитты.

— Следовало бы этой горе дать отдельное название. На пути в Страну Мертвого Леса она является первым ориентировочным пунктом со стороны Катанги.

— Как же мы ее назовем? Придумайте.

— Например, «Горой Следопыта». Что вы на это скажете?

— Великолепно! Это название подходит к ней как нельзя лучше.

Общее собрание утверждает мое предложение. На следующий день я делаю топором на толстых лиственницах два гладких затеса и химическим карандашом вывожу надписи.

На одном:

Всемирный Следопыт

19 октября 1928 года

На другом:

Гора Следопыта

Макитта треском лопающегося льда салютует таежным октябринам, а нареченная озаряется светлой улыбкой: луч утреннего солнца падает на снежную вершину, и она загорается ярким алмазным сиянием.

Покидая ночлег, я несколько раз оборачиваюсь назад. Гора Следопыта гордо поднимает свою голову над таежным простором. Наконец, исчезая из глаз, она сливается с туманной далью.

Тунгусы никогда не называют друг друга по имени, заменяя его словом «бае», что соответствует у нас обращению «товарищ». Назвать тунгуса в глаза его настоящим именем — значит нанести обиду.

Такую оплошность я сделал, разговаривая с тунгусом Лючетканом. Когда я назвал его тунгусским именем, Лючеткан ткнул себя в грудь и, нахмурившись, строго сказал:

— Мой звать Илья Потапыч… Илья Потапыч Петров — вот…

Вероятно, поэтому все тунгусы помимо своих имен, которые можно употреблять только заочно, имеют русские имена и фамилии. Я, понятно, тотчас же постарался загладить свой промах по отношению к Лючеткану, угостив его крепким табаком. А когда его гнев прошел, спросил, почему нельзя тунгуса называть по-тунгусски.

— Тунгус — вера такой, — ответил он обычной фразой.　

Лючеткан словоохотливый парень и много рассказал мне разных историй, когда мы были на Ановаре. Я вспоминаю рассказ о том, как грозный «дух Огды» отомстил одному тунгусу, осмелившемуся пойти туда, где «он» валил огнем тайгу.　

«Это был богатый тунгус. Тайга от устьев Чамбе до истоков Кимчу была его охотничьим угодьем. Тут у него паслось более полутора тысяч оленей, стояли лабазы, в которых было много добра. Хорошо жил этот тунгус, но налетел с неба огонь на его тайгу, и все погибло…　

«Совсем бедный стал тунгус. Орон [10] Орон (по-тунгусски) — олень. ) нет, лабаз нет, ничего нет, как жить будешь? Большой беда! Пошел к люче-купцу просить мука — выгнал купец. «Ты, — говорит, — бедный стал, белка у тебя нет, не дам мука». Что делать? Думал тунгус, думал и пошел на Хушмо, где ороны паслись, лабазы стояли, — может, оставил что Огды.　

«Идет тунгус — тайга лежит, черный весь, большой огонь был. Слышит вдруг: «Эй, тунгус, не ходи туда, худо будет…»

Испугался он, знает, что это Moга Мугунын [11] Мога Мугунын — дух леса. ) говорит, а знай идет, хочется ему орон найти. И вот видит: идет впереди орон. Его орон, а только диво-диво: черный весь орон, как будто огнем палило, а идет, и рога у него светятся, горят как будто. Еще больше испугался тунгус, а только хочется орона поймать, идет за ним. А Мога Мугунын опять: «Эй, человек, худо будет!» Не слушает тунгус, совсем голова ум ачин [12] Совсем ума лишился. ). Знай идет, и орон идет. Он за ним, тот от него, тунгус бегом — орон бегом, тунгус шагом — орон шагом.　

«Так — целый день, а тут самый пора— ночь. Орон идет совсем тихо — рукой можно достать. Вот протянул руку тунгус, за рога хочет взять — и диво-диво: огнем засветился орон, вспыхнул, как гулиун [13] Гулиун — костер. ), и пропал. Пришел тогда ум к тунгусу затрясся он. Бросился бежать назад в свой чум. Бежит, а Мога Мугунын кричит «Поздно, тунгус, поздно!..» Прибежал он где чум его стоял, и видит: опрокинут чум, челяденок нет, а баба лежит тут только мертвая, — как ходил он за ороном, пришел амикан [14] Амикан — медведь. ), опрокинул чум и бабу загрыз…»

Теперь к этому рассказу о мести страшного Огды будет присоединен новый, потому что действительно, точно сердитый «дух» мстит аванькам за посещение Мертвого Леса. Наш проводник тунгус Павел покинул нас на другой день по прибытии на Великое Болото, а вернувшись на свое становище, увидел, как жестоко наказал его Огды. На месте избы — одни обгорелые головешки да одиноко торчащая труба печки. Зимовье Павла сгорело до тла, а вместе с ним и все несложное добро тунгуса. И нужно же было этому случиться именно тогда, когда он пошел с нами на место «гнева Огды»!

— Все кончал, — угрюмо, избегая смотреть нам в глаза, говорит тунгус. — Один чум остался.

— Как же это произошло?

Тунгус пожимает плечами: