Эд. Велле Странд - Всемирный следопыт, 1928 № 01

Между тем, на «Персее» заметили наш призовой бег и отправили на помощь моторку. Но ее только что собрались чинить, и едва она успевает отойти несколько десятков метров, как сходит с оси маховик, и лодка останавливается… Сидящие в ней Месяцев и механик Мусиков, оба страстные охотники, принуждены остаться далекими зрителями всего происходящего, утешаясь несколькими пулями, посланными в медведя почти за версту.

Немедленно с корабля с изумительной быстротой спускают вельбот. На «Персее» боятся за нас больше, чем мы сами, и спешат к берегу. Капитан пока что также стреляет с мостика в медведя. Тот уже оставил Беркуля и решает бежать за нами. К счастью, Корельский догадался бросить ему полушубок, и медведь, встретив такую интересную «дичь», обнюхивает ее, хватает и, отойдя немного в сторону, начинает ее рвать и трепать, присев для удобства на задние лапы. Вид у него очень деловитый и комичный.

Мы бежим дальше на запад, с нами еще Кленова — мы только что встретили ее: она увидела за утесом другого медведя и возвратилась к нам, чтобы неожиданно принять участие в нашей, если можно так назвать, «медвежьей охоте», где мы служили приманкой.

Вельбот подходит к берегу, и медведь, видя эту новую «дичь» (сколько счастливая судьба послала ему сегодня на голодное брюхо!), бросается в воду и плывет навстречу вельботу. Бой происходит невдалеке от берега. Медведь после первых двух пуль свертывается в воде, но потом опять оправляется и лезет к вельботу. Еще два выстрела — и он поворачивает к берегу, окрашивая воду кровью. Еще два — и он прикончен. Гордые охотники — штурман Котцов и гидролог Васнецов — притягивают его к лодке, чтобы отбуксировать к судну.

С берега хорошо видны все стадии боя, и я успеваю снять ряд фотографий. Но действующие лица трагедии в 200 метров от меня, и поэтому выходят очень мелкими.

Когда первое возбуждение проходит, все рассказывают, кто что делал, думал, видел и не видел, и мы расходимся на работу, на этот раз с ружьями. И когда видишь на снегу многочисленные широченные следы медвежьих лап, как-то приятнее чувствовать за спиной маузер. Второй медведь куда-то скрылся, и никому не удалось его видеть. Шныряют только юркие песцы, еще негодные на мех, «не дошедшие».

На мысе Желанья восстанавливают крест Седова, — на нем надпись: «Лейтенант Седов, 20 апреля 1913 г.» и ниже наискось: «Экспедиция Самойловича. 1925 г.». Рядом ставят большую деревянную пирамиду в 36 футов вышины, с нашей надписью.

Теперь мыс будет легко отличим от других утесов на этом однообразном берегу.

Вечером медведя свежуют. Он матерой, старый, очень голодный — сала совсем нет, а желудок набит водорослями, а из живности только сухое оленье копыто, которое он подобрал где-то на берегу. Недаром, бедняга, он так интересовался нами. В этом году, при полном отсутствии льдов, на которых медведи обычно подкарауливают тюленей, медведям на Новой Земле приходится туго.

Мы тоже не имели давно свежего мяса, и с аппетитом поедаем котлеты и штуфат (единственное, что умеет готовить наш кок) из медвежатины.

От мыса Желанья всем хочется пройти к Земле Франца Иосифа, к острову Уединения или еще куда-нибудь на северо-восток. Год совершенно исключительный. Очень редко бывает, чтобы океан был абсолютно свободен от льда. Можно пройти далеко и открыть, быть может, новые земли.

Но капитан и начальник экспедиции неумолимы: у нас мало угля. И мы сделаем только еще один небольшой разрез— 110 миль на восток и один градус на север, до 78° сев. широты. И то это уже рискованно. Если на обратном пути нас хватит страшный «мордотык» — шторм в зубы — то мы не сможем дойти до Архангельска. И так сделано довольно, не каждый год огибают Новую Землю и высаживаются на мысе Желанья!

30 сентября проходим обратно мимо мыса Желанья и поворачиваем к Архангельску вдоль Новой Земли. Сначала видны ее берега, покрытые снегом, а затем из-за горизонта выглядывают только отдельные горы. Мы опять в открытом море — и не в сравнительно спокойном Карском море, а в бурном по осени Баренцевом. И через два дня нас встречает знаменитый «мордотык», которого мы надеялись избежать. Шторм с юго-востока все крепчает и крепчает. Мы упорно идем на юго-запад, шторм упорно прибавляет — уже волнение 7 баллов, ветер одиннадцать (предельный—12 баллов). Анемометр показывает [25] Ветромер, инструмент, служащий для измерения силы (скорости) ветра. ) 27 метров в секунду— это ураган! Пену захлестывает на верхний мостик и в трубу. Угля остается на полтора дня, а мы подвигаемся уже только 2–3 мили в час. Капитан решает поднять паруса и итти в гафвинд левым галсом [26] Объяснения этой операции см. далее. Галс— курс корабля относительно ветра. ) в Мурманск.

Операция эта рискованная. Поднимать паруса в одиннадцати-бальный шторм, когда их обычно в это время спускают!

Судно приводят к ветру (носом против ветра) и с большими усилиями ставят паруса. На «Персее» ими вообще пользуются редко — парусность мала и ход плохой. Команда ползает на концы гафеля и бома [27] Гафель и бом — части рангоута (мачты, брусья и перекладины, на которых ставят паруса). Бом — одна из рей. Гафель опирается одним концом в мачту, а другой конец — подвижен. ), чтобы распутать паруса и, наконец, подняты трисель, бизань и стаксель. С кливером [28] Трисель — косой четыреугольный парус фок- или грот-мачты (подвязывается к гафелю). Бизань — нижний косой парус бизань-мачты (задней мачты). Стаксель — треугольный парус, поднимаемый между мачтами. Кливер — треугольный парус бугшприта (один из стакселей). ) хуже— сильный шквал, шкотовый угол обрывается, парус взметывается в дикой пляске и хлещет. Удается все же его спустить и собрать.

На парусах идем вдоль волны полтора дня. Волны хлещут с левого борта, перекатываются через спардэк, обдают с головы до ног на шканцах, когда идешь в кают-компанию обедать [29] Спардэк и шканцы — части палубы. ). Одна волна, особенно бойкая, вырывает даже перила на шканцах и сбивает бочки.

Колокол на палубе звонит почти без перерыва, — так наклоняется судно. Ветер дикий, и бом (бревно в фут толщиною) дрожит, как струна.