Марк Ланской - С двух берегов

— К чему этот вопрос?

— Имеет прямое отношение к тому, что вы рассказали. Я спрашиваю: стали бы люди из вашего Петербурга, те, что бежали с вами в Крым, учиться, как из подворотен бросать бутылки с горючкой по немецким танкам? И еще вопрос: пошли бы они к станкам в промерзшие цехи опухшими руками точить снаряды?

Лютов молчал.

— Что, трудная задачка? Вот вы рассказали, как ваш высший свет — ум и совесть — занимался казнокрадством, грабежом, проституцией, либо вымирал среди вшей и грязи. Это на юге, под солнышком, когда рестораны еще ломились от жратвы. Представляете себе, как она выглядела бы, ваша элита, в условиях блокады? Какое зловоние пошло бы от нее по всему миру?.. А знаете, что за всю историю войн и осад не было такого дружного и честного города, каким был блокированный Ленинград?

— Вы меня не агитируйте, Сергей Иванович.

— Да на кой черт мне вас агитировать! Это вы меня разагитировали своими мемуарами. Из ваших же рассказов такая задача выросла. В одном и том же городе жили, на той же Неве. И люди вроде бы тех же корней — россияне, на одном языке говорили. А как пришло время испытаний, вели себя, как будто с разных планет. Вот штука какая. Кстати, это не большевики, а ваш же высший свет, ваши генералы и министры еще в семнадцатом году собирались отдать Петроград немцам, папашам нынешних гитлеровцев. Не дожидаясь осады, без борьбы. Было такое?

— Для чего это вы мне напоминаете?

— А это к вашей теории насчет штукатурки. Вы всю жизнь провели среди дерьма, потому и ваши идеи дерьмом пропахли. Какая же штукатурка у наших людей, если ее ни бомбами, ни голодом сбить не могли?

— Ваш секрет. Придумали цемент покрепче. А все равно, под штукатуркой то же самое. Не поверю, что может человек стать не тем, что он есть. На этот раз ваша взяла, слава богу. Утопите окаянную гитлерию в крови — туда ей дорога. А вы на чем другом сорветесь, покажете свое нутро. Мира и счастья для человека как не было на земле, так и не будет. Не достоин, слишком гадок для счастья.

— С такими мыслями действительно только головой в прорубь, — посоветовал я от души.

— Вот уж в этом сам себе хозяин. Захочу — прыгну, не пожелаю — обойду…

Люба позвала обедать.

— Зря сидели? — спросил я.

— Зря, — удрученно подтвердил Стефан.

— Может, днем придут. Кого-нибудь оставил?

— Сидят двое.

Мы встретились глазами и рассмеялись. Оба хорошо знали деловую квалификацию его полицейских. Они не только маскироваться не умели, но даже разговаривать тихо не научились. Нужно было быть слепым и глухим, чтобы не заметить их засады.

Вчера одна молодая женщина, ходившая на кладбище сменить свечку на родной могилке, увидела в соседнем склепе свежий запас продуктов — корзинку со шпиком, хлебом и овощами. Она рассказала соседкам, а от них весть быстренько добежала до Стефана, и он немедля оцепил кладбище своими ребятами. Вывод напрашивался сам собой: продукты предназначены кому-то, кто прячется в подполье, скорее всего диверсанту, которого мы ищем. Если принесли еду ему, значит, он голоден. А ежели голоден, то обязательно придет. Ожидая его и просидели всю ночь. Чуть ли не за каждым кустом укрывался полицейский, а сам Стефан стоял в обнимку с мраморным ангелом, охранявшим покой усопших.

И никто не пришел. Содержимое корзинки проголодавшаяся полиция под утро съела сама.

— Так и не узнал, кто приносил?

— Кто, кто! — взорвался Стефан. — Я тебе говорил, что фашистских гадов тут полно, а ты… — Он махнул рукой.

— Для того ты и поставлен, чтобы обезвредить их. Но из-за нескольких тараканов жечь избу неразумно.

— Разреши обыскать все особняки — найду. И чего ты эту капиталистическую сволочь охраняешь?

— Порядок я охраняю, а не сволочь. Ты еще предложи всех выслать, оставить только твою полицию, вот красота будет. Не знаю, чему тебя в партизанах учили…

— Беспощадности учили, — не дал мне договорить Стефан. — Степан учил: не доверяй врагам.

— Опять Степан.

— Опять, и опять, и всегда. Ты меня не переучишь.

— А я и не собираюсь. Степан правильно учил, а вот узнавать врага, отличать его от людей, ни в чем не повинных, никто тебя не научит, сам учись.

Так мы пререкались довольно часто, когда оба чувствовали свою неумелость. Отводили душу.

Заглянул дежурный и доложил, что по срочному делу просится на прием некий Горушка. Разговор со Стефаном зашел в тупик, и я даже обрадовался нежданному посетителю.

Незнакомый мне Горушка, по виду из старых рабочих, натрудивших и руки и спину, очень извинялся, что прервал беседу таких занятых людей, но его старуха убедила не откладывать то сообщение коменданту, которое он собирался сделать. Правда, он не уверен, что сообщение столь уж важное…

А когда Стефан прервал его и предложил говорить по существу, то, что мы услышали, заставило нас насторожиться. Стефан ходил вокруг Горушки, поторапливая его, заставляя дважды повторять одно и то же.

Поздно ночью Горушка возвращался домой и проходил мимо бывшей лаборатории, все еще ожидавшей капитального переустройства. Как и все в Содлаке, он знал, что из этого здания все вывезено, что никем оно не занято, потому и обратил внимание на какого-то человека, ковырявшегося у одного из окон.

Из любопытства Горушка постоял у забора, интересуясь, что неизвестный собирается делать дальше. И только когда окно распахнулось, он решил, что это глупый воришка, надеявшийся чем-нибудь поживиться в пустом помещении. Старик постучал палкой по забору, и вор бросился наутек вниз, через сады. Вот, собственно, и все. Окно Горушка прикрыл, чтобы не соблазнились другие, и пошел домой. А жена его долго пилила, доказывая, что не его дело решать — глупый ли то был воришка или умный. Это дело коменданта. Поэтому он с утра и пришел.

Мы поблагодарили Горушку и, отпустив его, поехали в лабораторию. Второе окно справа, о котором говорил Горушка, оказалось вскрытым умелой рукой.

— Восстанови здесь пост, и давай думать, — сказал я.

— А чего думать? Старик прав, какой-то олух полез от нечего делать, — откликнулся Стефан не совсем уверенно.

— А не кажется ли тебе странным, что полез он именно в ту ночь, когда ты со всей своей полицией сидел на кладбище?

— Ты думаешь…

— Думаю: не подкинута ли вся эта жратва в склеп специально, чтобы отвлечь твои патрули и создать простор для какой-то операции?

— Какой операции?

— Вот это и нужно разгадать. Олух? Нет в городе такого олуха, который не знал бы, что воровать здесь нечего. Если уж ему так приспичило, то мог в любой магазин залезть — там-то пожива наверняка была бы. А сюда зачем?

Мы вновь обошли помещение, осмотрели все закоулки и не нашли ничего, кроме битого стекла. Забрели в кабинет — единственную комнату, имевшую жилой вид, с мягкой мебелью, книжными шкафами и вместительным баром для напитков. Все здесь было сдвинуто с места, когда майор и лейтенант обстукивали стены, и напитков никаких не сохранилось, но посидеть и подумать можно было с комфортом.