Марк Ланской - С двух берегов

«Вчера принимал очередного клиента. Он остался ночевать и просил к утру привести в порядок машину. Это был американец, из тех, что мотаются здесь в любое время суток, и ничем от других не отличался. Только когда он дружески шлепнул меня по плечу и показал веселые зубы, я узнал его: «Билл!» Он пошарил в своей памяти и вспомнил даже имя: «Франц!» В спортивном костюме, заметно округлившийся и поседевший, он был мало похож на того распоясанного солдата, которого мы схватили у потайного сейфа. Но смеялся еще громче, чем в молодости, и остался таким же развязным и болтливым, каким мы его знали по Содлаку.

Я отвел машину в мастерскую и вернулся — он пригласил посидеть с ним за выпивкой и вспомнить старое. Билл участливо расспрашивал меня, интересовался всем — семьей, заработком, настроением. О себе сообщил, что он журналист, представляет одну американскую газету, названия которой я раньше не слышал. Дал на память визитную карточку и пояснил: «Я журналист-социолог. Репортажем не занимаюсь. Для этого существуют агентства. Я даю читателям материал более глубокий».

Вспомнили сорок пятый год. Мне очень хотелось узнать, кем же он тогда был, на кого работал, но прямыми вопросами боялся спугнуть, ждал, пока напьется. Но пил он, не хмелея, точнее, то казался совсем пьяным, то неожиданно трезвел. Вспоминал лагерь беженцев, своих подопечных англичан, доверчивого коменданта. Вдруг спросил: «Вы возили русского коммуниста и, наверно, думали, что помогаете победе демократии?» — «А разве не так?» — спросил я. Билл покачал головой, удивляясь моей наивности. «Близорукость, друг мой, естественная близорукость человека, измученного этими свиньями со свастикой. Ведь вас освободили русские, если память мне не изменяет?» Я не отрицал. «Отсюда и заблуждение. В отличие от вас я мог более трезво оценивать обстановку и заглядывать несколько дальше». — «Что же вы там, в этом «дальше» видели?» — «Как пророк. Все в деталях. Мог тогда же поставить «кадиллак» против бутылки кока-колы, что большевики загребут половину Европы».

Я вспомнил, как он, развалившись, сидел перед нами в лаборатории, и пожалел, что не набил ему тогда морду. Спрашиваю: «Поэтому вы и спешили изъять документы?» — «И поэтому… Плохо спешил. Много времени зря потерял. Жалко, мы с вами были тогда мало знакомы. Мне кажется, мы могли бы договориться и вдвоем хорошо заработать». — «А кто платил бы?» — поинтересовался я. «Уж конечно не тот немец, которого я выдумал. И не три тысячи, а раз в десять больше».

Я давно догадался, кем он тогда служил, но спросил для ясности: «Вы работали в разведке?» — «Почти угадали. Не совсем точно терминологически, но по существу — верно. А почему это вас интересует?» — «Каждого человека интересуют разгадки старых тайн». — «Каких тайн? — удивился он. — Я тогда почти все рассказал. Когда игра проиграна, терять нечего». — «Но вы рисковали». — «Нет. Русские не стали бы ссориться с моим командованием. Ваш комендант это понимал». — «А как вы исчезли?» — «Так же, как явился», — ответил он и хитро подмигнул, намекая, что не для всех тайн есть срок давности. «И никто вам не помогал?» — продолжал я допытываться. — «А кто мог помочь мне в том дрянном городке? Да и задание было простым, не хотелось делиться. Не повезло… Послушайте, Франц, вы как будто продолжаете допрос той проклятой ночи. Поговорим о другом. Вам не приходилось встречаться с тем буйным молодым человеком, который тогда был начальником полиции?»

Я рассказал, что ты давно не полицейский, а историк, преподаватель. После этого он живо тобой заинтересовался. «А вы не могли бы устроить мне свидание с ним?» — спросил он, вдруг совсем отрезвев, как будто не пил ни капли. Я решил с ним не церемониться и спросил напрямик: «С какой целью?» — «Мою газету интересуют некоторые процессы, происходящие в странах восточного блока, в чисто социологическом плане… В частности, духовный мир интеллигенции, ее надежды и разочарования. Откровенная беседа с Домановичем была бы высоко оценена моими читателями». — «Но он коммунист», — напомнил я. «Тем выше ему цена», — опять смешливо подмигнул он. Я хотел сказать, что друзьями не торгую, и уйти, но подумал, что ты можешь вытянуть из него что-нибудь полезное для себя, и посоветовал: «Поезжайте к нему. Могу дать адрес». Он поморщился: «Такая поездка не входит в мои планы… Мешают некоторые обстоятельства. Давайте сделаем иначе. Пригласите его и предупредите меня. Встретились бы три старых боевых друга за бутылкой виски. Все расходы беру на себя». Я обещал написать тебе. Теперь думай сам».

К своему письму Франц приложил журналистскую карточку Билла. Я прочел его фамилию и вспомнил «обстоятельства», которые мешают ему приехать ко мне. Не так давно ему предложили убраться из нашей страны за деятельность, ничего общего с журналистикой не имеющую.

У меня не было ни времени, ни желания встречаться со старым проходимцем. Но он снова и снова напоминал о своей просьбе. Возвращаясь как-то из командировки, я выкроил несколько часов для встречи с Биллом. Сидели мы у Франца после ужина, потягивали из рюмок и говорили о пустяках, какими начинают казаться даже драматические события двадцать лет спустя.

— Я вам очень признателен за ваш приезд и рад вас видеть не в полицейской форме, без пистолета, — сказал Билл.

— И я очень доволен, что вы сменили профессию, Билл. Надеюсь, вам уже не приходится вскрывать чужие сейфы.

Он добродушно хохотнул.

— Мы с вами первые провели полное разоружение, Стефан. Если бы нашему примеру последовали государственные деятели… — мечтательно добавил он.

— Вы их к этому призываете в своей газете?

— Утопия, друг мой, — даже вздохнул он, — утопия. До сих пор люди отбрасывали оружие, только когда оно устаревало. Так будет и с ядерными бомбами. От них откажутся, когда хиросимский «Малыш» или современный мегатонный заряд покажутся детскими хлопушками по сравнению с чем-то новым.

— Вы не из оптимистов, Билл.

— Именно из оптимистов. Всеобщая война стала невозможной, а будущее оружие сделает эту невозможность еще очевидней. Кончать самоубийством человечество не захочет.

— На что же вы надеетесь? — спросил я, стараясь поглубже заглянуть в его глаза.

— Я не понимаю вопроса, — сказал он, без усилия выдерживая мой взгляд.

— Я имею в виду ваш повышенный интерес к социалистическим странам.

— Хотите, я скажу вам, о чем вы думаете? — спросил он после недолгого раздумья. — «Вот сидит передо мной агент западных империалистов, который хочет втянуть меня в грязное дело…» — И тут же поспешил добавить: — Это не упрек. Наше последнее свидание не могло внушить вам доверия ко мне. Но поверьте, что я тогда не мог остаться верным своему слову и прийти на кладбище, где вы меня ждали. Я не был свободен в выборе…