Сергей Пясецкий - Любовник Большой Медведицы

Оделся поспешно и вышел. За сараем увидел сидящего в зарослях лопухов Есю Гусятника. Блестя круглой безволосой головой, выглядывал он из-за широких листьев, как месяц из-за тучи.

— Что скажешь? — спросил я, поздоровавшись.

— Дело есть. Очень важное.

— Ну, слушаю.

— Только секрет. Рассказать могу, но при условии: никому не скажешь, что от меня узнал.

Оглянулся по сторонам.

— Алинчуки тебя пришить хотят. Альфред пару наших хлопцев подряжал на тебя. Сто рублей сулил.

— Откуда знаешь?

— Хлопцы ко мне приходили советоваться. Меня-то все знают. Спрашивали: кто таков ты. Я им говорю, чтобы не смели на тебя, ты ж с Трофидой ходишь. Ты сейчас смотри, будь осторожен. Алинчуки — то холера!

— Спасибо, — говорю ему. — Теперь буду знать, кто на меня зуб точит. Поостерегусь! Вчера ночью, когда домой возвращался, стреляли в меня.

— Да-а? — спросил Еся удивленно. — То не из наших. Это сами Алинчуки. Ты смотри, если хочешь железкой доброй обзавестись, так дам тебе. У меня хватает.

Попрощался я с Есей, и пошел он, крадучись, берегом реки, обходя местечко стороной. А я вернулся домой позавтракать. И долго размышлял над словами Еси.

Приоделся я вечером — на тип-топ! Рубашку надел коричневую с золотистыми цветочками, причудливо завязал темно-фиолетовый в розовую полоску галстук. А костюм — темно-синий. Прихватил тросточку и вышел из дома.

На базаре встретил Щура.

— Ты куда? — спросил тот.

— К Сашке.

— Ага, на вечеринку! И я туда же дыбаю!

Вырядился Щур сущим графом: серый костюм, лакированные туфли, зеленый галстук. На голове светлая фетровая шляпа с широкими полями.

Когда подходили к Сашкиному дому, еще издали услышали гармонь.

— Антоха загибает! — определил Щур.

Сквозь открытые двери по двору тянулась широкая полоса света. Рядом с домом митусились смутно различимые фигуры. Слышались шепот, смешки.

Мы зашли — и сразу оглохли от неистовства гармони. Антоний от вдохновения даже зажмурился.

Тут толпились, вопили, голосили. От топота дрожали стены дома. Весь зал заполнила кружащаяся в танце, притопывающая толпа. Антоний выдавал модного тогда «Карапета». Кто-то посвистывал, кто-то подпевал под музыку.

Стали мы со Щуром у стены, присматриваясь к танцующим. Щур кивнул в сторону высокого тощего хлопца с темным, цыганским лицом и зачесанными по-казацки волосами.

— Это Гвоздь… машинист, — сказал он мне.

Танцевал Гвоздь с совсем молоденькой, может, лет пятнадцати, девчушкой. Маленькая — едва доставала ему до груди, но очень уж была красивая, с чудесным лицом. Танцуя, смешно семенила вокруг здоровенного контрабандиста, а тот ее подхватывал, поднимал, кружа. Размашисто танцевал — выгибался, подпрыгивал, притопывал.

— Его любовница, — сказал Щур через минуту.

— Ну-у? — удивился я.

А вообще, некрасивых девчат тут не было. Контрабандисты любились с самыми красивыми девушками в местечке.

Увидел я Лорда, блестевшего набриолиненными волосами. Неплохо он танцевал, словно бы нехотя, с высокой полной дивчиной в темно-зеленом платье. Фигура у девушки была что надо, но лицо имела мертвенно-бледное, упырячье, на маску похожее. Может, с пудрой неподходящего цвета переборщила?

Увидел и Ваньку Большевика, с болезненной усмешкой прижимавшего к себе мясистую девицу с толстыми, розовыми, голыми руками. Так ее облапал, что бедной приходилось голову отворачивать.

Заметил двух танцующих друг с дружкою девушек. Некрасивые, вели себя дерзко. Одна визжала, вторая притопывала, встряхивала коротко остриженными волосами.

— Что за крали?

— Андзя Солдат и Гелька Пудель. Контрабандистки.

Присмотрелся к ним. У Андзи были широкие плечи и узкие бедра, и выглядела она, точно переодетый женщиной мужик. Оделась в чересчур короткое платье апельсиновой расцветки. На пальцах — множество перстней, на руках — браслет на браслете. Андзя Солдат была высокой и щуплой. А товарка ее, Гелька Пудель — низенькая и коренастая, с симпатичным веселым лицом, немного вздернутым носиком. Была в голубом платьице, с черным платком на шее. Улыбался я, глядя на смешную парочку.

Кроме них, танцевали еще много хлопцев и девчат, большей частью мне не знакомые. Многие сидели на лавках у стен или стояли. Девчата все в ярком, праздничном. У кого ноги покрасивее, носили коротенькие платьица. Хлопцы, большей частью, в темно-синих, коричневых и светлых костюмах. Жилетки и галстуки, выглядывающие из-под расстегнутых пиджаков, были самых фантастических цветов и рисунков.

Я поискал глазами Фелю, но не увидел. Антоний перестал играть. Танцы прекратились. Избу заполнил гомон разговоров. Девчата начали собираться отдельно, в углу избы. Хлопцы стали у стен. Кое-кто прохаживался посреди зала. Держались неестественно — напыщенные, чванные. Видать, кружила им головы слава героев границы.

Девчата шептались, хихикали, поглядывали на хлопцев. А те делали вид, что ведут деловые, ужасно важные разговоры и вовсе на женщин внимания не обращают. Это считалось хорошим тоном.

Щур дернул меня за рукав. Я обернулся. В избу зашел Альфред Алинчук, разодетый с шиком и блеском, напомаженный, выбритый до гладкости и вообще будто лакированный. За ним явились и братья: Альбин, Адольф, Альфонс и Амброзий. Стали кучкой у двери. Разговоров стало меньше. Хлопцы угрюмо посматривали на братьев, и только «мамзели» (как говаривал Лорд) зашептали оживленнее и захихикали явственнее, дерзко улыбаясь и строя Алинчукам глазки.

Тут явился предо всеми Болек Комета. Вышел на середину избы, пригладил усы, оглядел присутствующих и вдруг безо всякого видимого повода расхохотался. Этого хватило, чтобы девчата захихикали, засмеялись. Хлопцы бухнули хохотом — не все, некоторые аж губы позакусывали, стараясь сохранить почтенный вид.

Болек Комета обратил взор на Антония, сидевшего в углу, уперев подбородок в баян.

— А… пан маэстро! Мое почтение!.. Сыграйте-ка нам малость «На сопках Маньчжурии»! Айн, цвай, драй!

Комета кинул гармонисту золотую монету. А когда тот заиграл старый, раздольный русский вальс, подхватил ближайшую дивчину и начал кружиться с нею по избе. Избранницей его оказалась Гелька Пудель. Она раскраснелась. Дрыгала смешно ногами в воздухе, отпихивала Комету. В избе дружно зареготали. Комета, наконец, выпустил Гельку. Та отскочила к девчатам, показала ему язык.

— По-французски не умею, — с достоинством ответил на это Комета, и вся изба снова грохнула смехом.

Затем Болек пошел к дверям, ведущим в другую комнату. Вскоре пара за парой стали выбираться на середину зала танцоры. Прерванная забава разгорелась снова. Я и Щур нашли места на лавке. Справа от меня стояла Маня Дзюньдзя, как обычно, с кислой миной, будто недовольная чем-то. Видел я ее как-то на базаре вместе с Гелькой Пудель. Теперь она стояла рядом с коренастой дивчиной с удивительными, смелыми, притягивающими, будто магниты, черными глазами.