Сергей Пясецкий - Любовник Большой Медведицы

С тем взяли шапки и пошли на улицу.

Пришли на огромную, заставленную возами площадь. Середину ее занимал большой двухэтажный дом, сплошь занятый лавками. И по краям площади чередой тянулись жидовские магазинчики, чайные, ресторации и гостиницы. Рядом с магазинами были прилавки мелких торговцев и сапожников. Мы с Юзеком едва проталкивались сквозь густую толпу.

Над всей площадью безраздельно царил Бахус. Пили тут все. Пили везде. Пили стоя, лежа, сидя. Пили на возах, между возами и под возами. Пили мужчины и женщины. Матери поили маленьких детей, чтобы те радовались кирмашу, поили и младенцев, чтобы не плакали. Видел даже, как пьяный крестьянин задрал коню морду и вливал в конскую глотку самогон из бутыли. Видать, думал уже возвращаться домой и хотел пофорсить быстрой ездой.

Трофида привел меня к прилавку сапожника, поздоровался с хозяином и сказал: «Сапоги надо. Понимаешь, чтоб тип-топ! Первый класс! Золотой товар, золотая работа — для золотого хлопца, ведь за золотом ходит».

— Лады, — согласился хозяин и вместо того, чтобы снимать сапоги с прилавка, достал из-под него коробку. Вынул оттуда пару хромовых сапог.

— Лучших и в Вильне не сделают! Вот только подойдут ли?

Примерил. Оказались чуть великоваты, но Юзек посоветовал тесных не покупать. Зима на носу, и портянки нужно теплые носить.

— Сколько хочешь за штибло? — спросил Юзек.

— Пятнадцать рублей.

Юзек рассмеялся.

— Видишь, Владю, золотое дно: все и везде за золото и доллары. Канада, пся крев! Водки бутылка — серебряный рубль, фляжка спирта — уже золотой, а за колеса [4] Сапоги (жарг.). с тебя пан мастер пятнадцать золотых крестиков [5] Царский рубль (жарг.). хочет. И так кругом!

В общем, сторговали мы сапоги за десять рублей и доллар. На придачу оставили сапожнику мои старые сапоги.

Юзек, довольный, оглядел мои ноги.

— На ценителя штука, пся крев! У самого короля английского таких нет!.. Может, еще хочешь чего купить?

— Не.

— Ну и лады. Следующий раз такой костюмчик купим, на ять! Как граф будешь, ей-ей! Я уж постараюсь. А сапожки стоит обмыть. На счастье и чтоб носились долго. Ходьма к Гинте!

По пути повстречали двух девчат, не спеша идущих вдоль прилавков. Девчата грызли семечки, сплевывали наземь. Одна была в красном платье, с зеленым платком на голове. Вторая — в зеленом платье и желтом платке. В руках несли большие кожаные сумки, сверкающие никелем замочков. На нас посмотрели дерзко, чуть ли не вызывающе.

— Гельке и Маньке мое наипочтеннейшее почтение! — усмехаясь, поздоровался с ними Юзек.

— Вам того же! — ответила первая.

— И с вазелином, — добавила вторая.

— Кто такие? — спрашиваю Юзека.

— Контрабандистки Гелька Пудель и Маня Дзюньдзя. [6] Вульва (жарг., вульг.).

— Что, и бабы с контрабандой ходят?

— Еще как! Некоторые и получше хлопцев. Но мало их. Во всем местечке десятка не наберется. Ходят те, у кого свояки за границей.

Подошли к ресторации Гинты. Перед входом толпились хлопцы с бутылками в руках и карманах. Из распахнутых настежь дверей валил пар и махорочный дым, слышался многоголосый гомон и пьяные крики.

К нам подошел Щур. Глаза блестят, ухмыляется, показывая меж тонких губ прямые желтоватые зубы. Костистыми холодными пальцами жмет нам руки и, сплевывая сквозь зубы на сапоги проходящих мимо крестьян, спрашивает:

— Что, до Гинтульки?

— Так.

— Ну и я с вами.

Выглядел Щур странно. На голове — большущая мохнатая американская кепи в клетку, на шее — по-апашски повязанный красный платок. Руки всегда держал в карманах штанов. На ходу плечами поводил влево-вправо. Был Щур ростовский бандит с темным и буйным прошлым, с ног до головы в ножевых шрамах, и с ножом не расставался. Не упускал ни единого повода подраться, даже если знал заранее, что проиграет.

Зашли мы на тонущее в грязи подворье и через темные, мерзко смердящие сени прошли в большой зал. Поначалу и разобрать ничего не могли — все тонуло в клубах табачного дыма. Потом увидели столы и сидящих за ними людей. Были то сплошь контрабандисты.

Вдруг в дальнем конце зала заиграли на гармони старый русский марш. Это гармонист Антоний, малорослый человечек неопределенного возраста, с зеленоватым лицом и торчащими во все стороны волосами, приветствовал Трофиду.

— Сервус, хлопцы! — крикнул Трофида, обходя столы и здороваясь с присутствующими.

Антонию кинул золотую пятирублевку.

Гармонист, не прерывая игры, поймал ее в воздухе быстрым движением руки.

— Это за марш тебе!

Я вслед на Юзеком обошел зал, пожимая хлопцам руки. Мамутову руку пожать не смог, в ладони не поместилась, а он мою жать и не стал: видно, повредить боялся.

Контрабандисты составили три стола, расставили бутылки с водкой и пивом, тарелки с колбасой, хлебом и огурцами. Из нашей партии поначалу были только Болек Лорд, Фелек Маруда, Бульдог и Мамут.

Старший за столом был Болек Комета, известный контрабандист, мужчина лет пятидесяти с длинными черными усами. По всему пограничью знали его как отпетого пьянчугу и гуляку. Позже я узнал, что прозвище свое Комета получил он из-за кометы Галлея. Как узнал в 12-м году, что комета к Земле идет и конец света не за горами, по такому важному поводу продал и пропил все хозяйство. Рядом с ним сидел Китайчик, высокий худой хлопец со смуглой кожей и красивыми, чуть узковатыми черными глазами. Остальных я почти не знал.

— Скажу и докажу, — объявил Комета, вытаращив глаза и шевеля усиками, — кто не пьет, тот заживо гниет, а не живет!

— Умно! — подтвердил Лорд, выбив пробки сразу у двух бутылок ударом о колени.

Налил по полстакана водки.

Мамут, бормоча и склонив набок голову, пододвинул стакан к себе и осторожно, будто опасаясь раздавить стекло в руке, выпил. Сопнул, затем подмигнул мне и буркнул невнятное. Я никогда не слышал, чтобы Мамут произнес что-нибудь длинное. Обычно одно, от силы пара слов, а чаще только руками махал да подмигивал.

— Знаете, хлопцы, — отозвался Китайчик, — что мне Фелек Маруда рассказал?

— Придумал, небось, как метлу съесть? — гыркнул Бульдог.

— Не… рассказал, что гусь — самая глупая птица на свете.

— …? — движением ладони и поднятыми вверх бровями спросил Мамут.

— Потому что одного съесть — мало, а двух — уже чересчур. Куры, утки — всегда приспособиться можно. Двух мало — трех съешь, трех мало — четвертого добавишь, а с гусями куда хуже.

— Наверное, ты перепутал, — засомневался Щур, — наверное, про телков он рассказывал, а не про гусей.

Маруда же, не обращая внимания на подначки, управлялся с гусем, похрустывая костями и облизывая пальцы.

Болек Лорд был за хозяина. Приносил из буфета водку и закуски, разливал по стаканам водку и пиво и, как умел, развлекал хлопцев. Не забывал и про музыканта, подносил ему время от времени стопку и закуску. Подходил к Антонию и пел: