Олег Куваев - Территория (сборник)

Потом Адька стал думать о том, что у него сейчас много денег, даже очень много, ибо два с лишним года их негде было тратить, и тут еще отпускные, и надо проехаться по всем этим южным местам, всем этим мраморным лестницам, аллеям, затертым фотографированием, потом осесть где-либо в тишине, где нет ни одного типа в соломенной шляпе и расписной рубахе, засесть около моря, ибо среди всего этого юга одно море не показуха, даже курортники не в силах его опошлить, а потом ехать обратно. Человек только на своем месте, в своей обстановке - человек, это он понял давно, наблюдая рабочих, когда их вывозили в город, или просто в большой поселок, или просто в незнакомую обстановку. «Есть типы, которые всюду на своем месте, - думал Адька, - так у этих типов просто нет своего места».

И тут Адька услышал смех. Оказалось, что акробатка сидит на скамейке напротив, смотрит на него и смеется.

- Я уже десять минут на тебя смотрю, - сказала она. - Ты зачем у сигарет фильтр отламываешь? Нервничаешь, да?

- Очень надо, - сказал Адька и увидел верзилу. Тот подошел к акробатке, подчеркнуто не замечая Адьку, и взял ее за руку.

- Пойдем, сейчас эта плешь кончится, музыку заведут.

- Нет, - сказала акробатка. - Я больше танцевать не пойду. - Она выдернула руку.

- Ну-у, как знаешь, - протянул верзила и теперь уже посмотрел на Адьку. Он посмотрел на него в упор, словно оценивал Адькины физические возможности. - Как знаешь, - повторил он и пошел к танцплощадке, преуспевающий бог побережья, публичный человек.

Акробатка пересела к Адьке.

- Мы как-то и не познакомились, - сказал Адька. - Меня Адик зовут, или Адька, дурацкое имя, где только его мои старики откопали.

- Лариса, - сказала она. - Тоже не блеск. Пойдем походим.

Они прошли в аллею из подстриженных темно-зеленых кустов, здесь было полутемно, на скамейках сидели парочки, на каждой скамейке по парочке, потом вышли на улицу. Асфальтовая улица была сейчас пустынна, ее освещали только витрины: «Вино», «Универмаг», «Промтовары».

Потом они свернули в боковой переулок, и асфальт сразу кончился.

Неровный, избитый ямами булыжник переулка сбегал вниз к Кубани, и сама Кубань мерцала вдалеке в лунном свете.

- Осторожно иди, - сказала Лариса, - тут ноги с непривычки сломаешь.

Она сняла туфли и пошла босиком.

- Земля прохладная, - пожаловалась она. - Простуду можно схватить.

- Фокусником надо быть, чтобы здесь простуду схватить, - сказал Адька.

Стены саманных домов белели в темноте. Каждый дом был отгорожен забором, и за каждым забором, когда они проходили, надрывался пес.

- Почему окна темные? - спросил Адька. - Неужели спят?

- У нас рано спать ложатся, - сказала Лариса. - Или дома никого нет.

Адька споткнулся. Ботинок начал шлепать по камням. Адька понял, что оторвал подметку.

- Подметку оторвал на импортных корочках, - сказал он. - Придется завтра искать другие.

- Снеси на рынок, - сказала Лариса. - Там безногий дядька тебе сразу сделает.

- На море завтра пойдем? - спросил Адька.

- Я завтра на «Волге» к лиману уеду с мальчиками. Будем в палатке жить, - сказала рассеянно Лариса.

- Ну-ну, - мужественно сказал Адька. - Я тоже скоро уеду. Уеду куда-нибудь деньги мотать.

- Зачем мотать? - сказала Лариса. - У меня никогда денег не было, и я не знаю, как их мотать.

- Ну, конечно, - сказал Адька. - Платье на тебе модерн и все прочее.

- Я это платье сама сшила. А чтоб туфли купить, два месяца голодом сидела. Ты когда-нибудь голодом сидел в физкультурном институте?

- Физкультура для женщины - вредная профессия, - сказал Адька. - Стареют женщины быстро.

- Я не постарею. Я за собой слежу очень. Я хочу долго красивой быть.

- Говорят, бездельничать надо больше. И на диете сидеть, тогда до пятидесяти лет семнадцатилетней будешь.

- Мне бездельничать нельзя. Я с седьмого класса работаю, с седьмого класса себя кормлю и одеваю.

- Ларка! - донесся крик из-за забора. - С кем ты там?

- Мать, - прошептала Лариса. - Всегда меня караулит. Иду! - сказала он громко.

- Ладно, - сказал Адька. - Я пойду. Счастливо отдохнуть в палатке.

Адька стал подниматься вверх по щербатому булыжному переулку, но потом передумал и пошел вниз к Кубани. Саманные домики кончились. Адька прошел в темноту через какую-то свалку и очутился в стене ивняка. Ивняк скрывал реку, тропинки в темноте тоже не было видно, но теперь Адька почувствовал себя на месте, почти как в тайге, и, забыв, про чешский костюм, стал продираться сквозь кусты; он знал точно, что он потеряет в темноте тропинки и направления. Перед рекой шла широкая глинистая отмель. Свет луны отражался в воде, и от луны и этого отраженного света было совсем светло. Адька засучил брюки и стал пробираться к коде. Оторванная подметка шлепала по мокрой глине. У самой воды лежало несколько выкинутых недавним паводком коряг. В пачке осталась только одна сигарета. Адька закурил ее, сел на корягу и стал смотреть на воду. Он вспоминал, как напутствовал его Колька Бабюк, недавно переведенный к ним из другой партии. «Бабов надо брать поэзией», - говорил циник Бабюк.

На душе у Адьки было муторно, и он презирал себя.

Из-за поворота, тихо свистя подвесным мотором, вышла большая остроносая лодка. «Москва», - машинально определил Адька марку мотора. - Отрегулирован хорошо моторчик».

Лодка медленно шла навстречу течению и вдруг повернула к тому месту, где сидел Адька.

- Спички есть? - спросил человек у мотора.

- Есть, - сказал Адька, - курева нет. Человек поднял голенища высоких резиновых сапог и вылез из лодки.

- Забыл, понимаешь, спички дома, - сказал он. - На, покури рентгеновских.

Он протянул Адьке пачку «Прибоя». Они закурили.

- Я их рентгеновскими зову, все нутро просвечивают, - сказал человек. - А тебя я знаю. Ты у одного пенсионера живешь. У дружка, что ли? Вы с ним в подвальчик заходили, я там был, помнишь?

- Помню, - сказал Адька.

Он вспомнил небритого коричневого мужика в ковбойке, которого видел позавчера в винном подвальчике.

- Ты заходи на рынок, - сказал браконьер. - Угощу красючком, или, по-культурному, осетриной, если повезет сегодня. Три Копейки моя кличка.

- Зайду, - сказал Адька. - Обязательно.

Он отдал спички, потом помог столкнуть лодку.

Мотор завелся с первого же краткого рывка, и лодка пошла по серебряной воде, черная, остроносая, бесшумная. Все это напоминало какую-то контрабандистскую чертовщину.

Город утонул в непроницаемой тьме, и только главная улица наверху светилась огнями редких фонарей. Собаки тоже, видно, спали, тяжелая тишина висела над спящими домами, тишина и запах деревьев.

Колумбыч не спал. Он сидел на крылечке и курил трубку. Трубку Колумбыч курил только в ответственные или особо блаженные минуты жизни. Адька не знал, какая причина сейчас заставила Колумбыча ухватиться за «Золотое руно».