Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1962 №2

Вдруг шест глубоко провалился в мягкий покров.

— Трещина! — крикнул Федя. — Задний ход!

Откинувшись назад, он старался концом палки определить ледяной край. Потом улегся на бок и стал подрезать снег. С глухим уханьем рыхлая перемычка ринулась в предательскую расщелину. Над провалом заклубилась морозная пыль.

Сняв с плеча свернутую кольцом веревку, Федя продел ее конец под Тюнькин пояс и стал спускать пса в трещину. Повиснув между ледяными стенами, собака гак спокойно посмотрела вверх, словно хотела сказать: «Все сделаю!» — и слегка крутанула коротким хвостом. (Еще в палатке я дала Тюньке понюхать планшеты.)

Почувствовав под лапами твердую почву, пес энергично потянул веревку, раскидывая брудастой мордой вихри легких снежинок. «Обследовав» расщелину от края до края, Тюнька остановился. Федя поднял его наверх. Отряхнувшись, собака побежала дальше, туда, где Володя с Карымовым успели обрушить еще несколько хрупких снежных мостов. Много трещин обшарили мы в тот день, но карту так и не нашли.

Поеживаясь от холода, я взглянула на прорезь в палатке: сукно около застежек покрылось белым мхом изморози.

— Зима-то надвигается.

Найдем мы карту или нет, неизвестно. Надо рассчитывать на худшее. Значит, необходимо построить работу так, чтобы сделать новую в самые сжатые сроки.

— А искать улетевшую, — подсказала Наташа, — может Карымов один. Тюнька все понял, опускать же и поднимать его на веревке — небольшая хитрость!

— Распределим работу так, — предложила я, вглядываясь в озабоченные лица моих помощников. — С тобой, Наташа, мы будем чередоваться: одна пойдет с Володей в проверочный маршрут, другая будет восстанавливать карту по записным книжкам.

Заодно и за Алимджаном присмотрит. А Федю…

Моя краткая заминка, наверное, показалась ему вечностью Хотя парень отличался въедливой любознательностью и отличной памятью, окончил он всего четыре класса.

— Я думаю посылать тебя в самостоятельные маршруты.

Федя шумно вздохнул.

— Любое поручение дайте — выполню!

…Еще звезды не погасли в побледневшем небе, когда Наташа с Володей ушли в очередной маршрут. Вскоре в палатку ко мне осторожно заглянул Федор.

— Знаешь скалу Беркут, повыше конечной морены? Снимешь ее глазомерно в сотом масштабе, а затем жилами займешься, на скале которые. Определишь элементы залегания вмещающих пород, сделаешь промеры, зарисовки, возьмешь образцы и пробы. Ясно?

— Так точно! — Козырнув по-военному, Федя отправился в свой первый самостоятельный маршрут. Карымов пошел с Тюнькой искать карту. Захватив пикетажные книжки и лист ватмана с заново начатой картой, я устроилась около больного.

Трудные наступили дни. Все забыли то время, когда отдыхали, балагурили. Работа до полного изнеможения, только работа! Вечерние трапезы — обед и ужин вместе — стали отвратительны: стряпать никто из нас толком не умел. А наш кормилец, всеми любимый Алимджан-ака, лежал пластом. От усталости валились с ног, не замечали, какую бурду едим: засыпали, буквально не донеся ложки до рта. Зато погода благоприятствовала нам: дожди прекратились, стаял снег. Каждый день прибавлялись новые значки на карте.

Однажды утром — не прошло и часа, как пес потрусил за Касымовым — Тюнька примчался назад. Рыча, повизгивая и коротко лая, Тюнька толкал меня головой и смотрел умоляюще: он явно хотел что-то сообщить. Несмотря на все уговоры, обычно послушный Тюнька «отказался» снова идти на поиски карты.

Косматый пес-беспризорник привязался ко мне всей своей не знавшей ласки собачьей душой. К остальным он относился добродушно и даже приветливо. Недолюбливал одного Карымова. Тот всегда норовил пнуть собаку ногой, ударить побольнее. Теперь Тюнька окончательно возненавидел Абдурахмана. При виде его одутловатого, рябого лица собака начинала угрожающе рычать, шерсть на загривке становилась дыбом, верхняя губа приоткрывала крепкие клыки.

К вечеру того дня, когда пес прибежал в лагерь, собралась гроза и начался ливень. Сокрушительный силь прошел по морене метрах в ста от палаток! Ледник превратился в широкую желто-бурую реку, с грохотом катившую обломки скал и ледяные глыбы.

Теперь уже нечего и думать о поисках пропавшей карты: ее обрывки навек похоронены под камнями в одной из ледниковых трещин. Со следующего дня Абдурахман начал ходить в маршруты с Федей. Но где тонко, там и рвется: оказалось, что кончились и продукты и дрова. Что делать? Пришлось оторвать от работы Володю и Карымова.

Широких развил бешеные темпы! Через тридцать часов груженые ишаки и лошади подошли к лагерю. Сзади, еле передвигая ноги, плелся Карымов. И опять навеселе. Он даже не помог развьючить животных — сразу завалился спать.

На пятый день болезни Алимджану стало совсем плохо.

«Кому ехать за врачом? — прикидывала я. — Карымов ненадежен. Самой? Или Наташу послать? Не успеем восстановить карту. Федю или Володю? Ребята и гак почти не спят».

— Разрешите войти! — в прорезь палатки просунулось лицо — луна. — Отпустите за врачом, я быстро обернусь!

Через минуту Федя уже сбегал вниз по извилистой тропе между камнями морены.

На цыпочках вошла я в палатку к больному. Его желтое лицо исхудало, нос заострился, а веки сделались похожими на сероватые пленки, которыми птицы прикрывают глаза. Наташа грела на спиртовке воду. В ее взгляде сквозила растерянность.

…Под утро, когда сумерки стали едва просачиваться сквозь оконце палатки, повар уснул спокойно, в первый раз за все тревожное и мучительное время болезни.

Я тоже прикорнула в углу. Разбудил меня Федя.

— Сегодня из Новабада выедет врач, — сказал он прерывающимся голосом. Было ясно, что весь путь вверх по крутой долине Ордебара он проделал без отдыха.

— Сильное отравление… Сейчас трудно определить чем. Но опасность позади, — сказал доктор Султан Бакиев, укладывая в сумку шприц. — Хорошее питание — и через неделю ходить будет.

Пока Бакиев осматривал Алимджана, все собрались вокруг палатки. Меня поразил Абдурахман: лицо его посерело, нижняя губа отвисла, а левое веко дергалось, словно от тика.

Он никогда не вызывал во мне восторга. Но сейчас я подумала: не такой уж он плохой человек, если переживает чужую беду, как свою собственную.

— Я опоздал, — рассказывал доктор Бакиев за обедом, — потому что застала ночь. Остановились в Мын-Тэке. Получилось очень удачно. Я давно получил письмо от Академии медицинских наук с просьбой осмотреть Абдул-Каюма.

— Зачем? — удивился Володя. — Дед как дед!

— Не совсем, — засмеялся Бакиев. — Как думаете, сколько ему лет?

— Восемьдесят пять?

— Девяносто?

— Девяносто пять?