Array Журнал «Искатель» - Искатель, 1961 №6

О ледовой разведке стоит рассказать подробнее. Но это в другой раз. Дело в том, что нам самим тогда стало не до льдов.

Сначала мы услышали, как Михаил Алексеевич Титлов не своим голосом крикнул:

— Следы!

Радист и я бросились в кабину пилотов.

Ни в первое мгновение, ни в следующее мы не поверили пилоту. Это казалось не только невероятным, но и немыслимым.

Машина шла на небольшой высоте. Цепочка следов промелькнула так быстро, что мы увидели позади самолета в туманной мгле сумрачного полярного дня лишь нечеткую полоску. Ее можно было принять за трещину.

— Соскучились, — разочарованно протянул всегда немного скептически настроенный Патарушин. — Разыграть вздумали.

Титлов, прищурившись от напряжения, старательно выводил машину на нечеткую полоску следов, так чтобы пройтись вдоль нее и рассмотреть как следует.

Он собрался вернуться в рубку.

Но Титлов резко положил машину на крыло, делая крутой разворот.

— Нет, точно — следы, — недоуменно протянул второй пилот Афинский, словно оправдываясь за неожиданность, которую принес океан.

— Правда, следы… — еще раз подтвердил командир.

— Показалось, — протянул Патарушин. — Мы же так далеко от материка и в семистах километрах от Диксона. Ни одного сигнала бедствия ни на днях, ни в ближайшие месяцы не было. С неба, что ли, люди свалились? Марсиане?

Мы вышли на бреющем полете из-за гряды торосов.

— Смотри, марсиане! — сказал Титлов.

По снегу вились следы — шли двое с нартами. Теперь, без сомнения, можно было сказать — шли люди. И шли они, как люди, и следы их тянулись бесконечной синусоидой, потому что люди не могут ходить строго по прямой, как, например, медведи, и медведи не тащат за собой нарт. И, видимо, один из людей покрепче или помоложе, потому что следы упорно оттягивало вправо, в сторону океана. Это делалось вряд ли нарочно. Те, кто шел, очевидно, об этом не догадывались, и заранее можно было предположить, что в ледяном безмолвии оказались люди не очень опытные в полярных путешествиях, но, безусловно, смелые, даже отважные.

Вот что мы предположили о них с воздуха по следам.

Вдруг за грядой торосов следы пропали. Под нами было чистое снежное поле.

— Что за чертовщина? — пробурчал Титлов.

— Проглядели, — сказал я. — Люди, видимо, спрятались в торосах.

Титлов развернул машину.

Мы снова прошли над грядой торосов.

Следы скрывались в ледяном гроте.

— Они прячутся от нас! — проговорил Афинский.

Мы переглянулись. Такое совсем не вязалось с представлениями об Арктике и полярниках. Люди прячутся от самолета, люди прячутся от людей, оказавшись среди океана, в сотнях километров от любого населенного пункта!

— Садимся? — предложил я Титлову.

— Действительно, что это за люди? — спросил, ни к кому не обращаясь, Патарушин.

— Два снежных человека, — отшутился бортмеханик Богданов.

Мы нашли подходящее поле для посадки километрах в трех от места, где видели следы. Сбросили дымовые шашки. Сели.

— Берите винтовки, и пойдем, — сказал Титлов.

Взяли винтовки. Пошли.

— Не держитесь кучей, — приказал Титлов.

— Почему? — спросил Патарушин, когда мы, выражаясь языком военных, рассредоточились.

— Мишень больно крупная, — буркнул за Титлова Афинский.

Метрах в трехстах от торосов Титлов остановился.

— Мы у них на мушке. Вон они за четвертым торосом справа.

Пригляделись. Действительно, торчит меж зубьями льда дуло. Залегли.

Они молчат. Мы — тоже. Подождали, подождали, наконец Титлов крикнул:

— Кто вы?

Не ответили.

Афинский повторил тот же вопрос по-английски.

Молчание.

Мороз был крепкий, с ветерком нам в лицо.

— Отвечайте! — снова крикнул Титлов. — Отвечайте, черт возьми, кто вы?!

— Пошто лаешь? — донеслось из-за торосов.

— А пошто молчите?

— Кто вы такие? — спросили из-за торосов.

— Ну, уж это наглость, — пробурчал Патарушин, человек весьма чувствительный к вопросам субординации и вежливости.

— Летчики! — ответил Титлов.

— Выходи один. Поговорим. Только, чур, без ружья!

Мы переглянулись.

— Можно? — спросил я у Титлова.

Тот кивнул.

Я поднялся. Когда прошел шагов десять, из-за торосов навстречу мне вышел невысокий русобородый мужчина. Я внимательно приглядывался к нему.

Он двигался вразвалку, как ходят люди, привыкшие к тяжелому физическому труду, крепко ступая на ноги. Сблизились.

Я увидел, что мужчина немолод. За пятьдесят ему перевалило давно. Глаза из-под лохматых бровей смотрели сурово и подозрительно. Шел он неторопливо, и мы встретились гораздо ближе к его лагерю, чем к моему. «Непрост мужичонко-то», — подумал я.

Сошлись.

Не подавая руки, бородач сел на обломок льда.

Сел и я.

— Пошто идете за нами? — угрюмо спросил он.

— Вы-то как очутились здесь?

— Дорога заказана?

— Нет.

— Вот мы и идем.

— Да идите, пожалуйста. Мы помочь думали.

Я достал кисет, стал набивать трубку.

Старик опустил глаза и старался не смотреть на табак. Я раскурил трубку.

Старик крутнул головой.

— Хорош табак.

— Хорош.

— Духовитый…

— Душистый и крепкий.

Помолчали.

— Одолжите, может…

Я протянул ему кисет.

Бородач достал из-за пазухи трубку величиной с добрый кулак, покосился на меня.

Я махнул рукой.

Он плотно набил трубку, подобрал табачинки, случайно упавшие на снег. Потом достал спички и, прикуривая, второпях сломал две. Крякнул с досадой. Затянулся глубоко, даже глаза закрыл от удовольствия. Выдохнул дым не сразу. Вытер слезы, набежавшие на глаза.

— Дядя Митяй, — послышалось из-за торосов.

— Две недели без табаку, — словно извиняясь за несдержанность своего спутника, сказал бородач.

— Куда идете-то?

— На Диксон.

— До него семьсот километров!

— Дойдем.

— А прошли сколько?

— Верст пятьсот. С гаком.

— Одни?

— Одни. — Крикнул: — Гришка, подь сюда!

Из-за торосов вышел второй бородач, со стороны моего лагеря поднялся приземистый Титлов и направился к нам. Дядя Митяй посмотрел в его сторону, усмехнулся:

— Много вас?

— Пятеро.

— Пусть идут. Не лиходеи мы. Столяры.

Около нас собрались все. Григорий закурил.

— С Таймыра с Гришкой и топаем, — разговорился подобревший от табака дядя Митяй. — Нешто можно так с рабочим человеком обращаться? Столяры мы, столярами и подрядились. А нас, поди ж, плотниками поставили. Плотник — он плотник и есть, а столяр — он столяр. Свое ремесло у каждого. Нешто мы плотниками подряжались?