Михаил Михеев - Вирус «В»-13. Тайна белого пятна

Она попробовала надеть сапог без портянки, но сразу же сняла его — складки и швы внутри сапога резали ногу. Пришлось опять взяться за портянку. Прямоугольный кусок материи плохо следовал за изгибами ступни.

Зина примеряла его и так и эдак, наконец замотала ногу как пришлось.

В это время вошла Пелагея Романовна.

— Обожди-ка! — заявила она, отбирая у Зины сапог. — Да разве портянку так наматывают. Давай сюда ногу, я покажу… Э-э, милая, — вдруг неодобрительно протянула Пелагея Романовна. — Что же это за нога у тебя?

— А что такое? — забеспокоилась Зина, оглядывая ногу и шевеля пальцами. — Нога как нога.

— Да мала уж очень. Сама девка как будто рослая, а нога, как у ребеночка, — право. Вот нога, — и Пелагея Романовна для иллюстрации вытянула вперед ногу, обутую в ботинок сорок третьего размера. — Мы с Петей — это с мужем моим покойным, — пояснила она, — мы с ним одинаковые сапоги носили, какие он, такие и я. Помню, ох и здоровая же я была в молодости. Бывало, пойдем мы с Петей в баню, поглядит он на меня и скажет…

— Пелагея Романовна! — взмолилась Зина.

— А ты чего? Али тебе еще таких слов никто не говорил… ну да, я и забыла, что ты девка еще. Ничего — мужик будет, он тебе не такое скажет. Жених-то, есть?… Есть, конечно. У такой девки да чтобы жениха не было.

Занимая Зину подобным разговором, Пелагея Романовна сама навернула ей портянки и помогла натянуть сапоги. Постукивая каблуками, Зина прошлась по комнате.

— Костюмчик хороший, — одобрительно заметила Пелагея Романовна. — Только ты в нем уж очень на парнишку схожа. Видимости бабьей у тебя нет. Уж больно у тебя…

Не дослушав, Зина схватила полотенце и мигом выскочила из комнаты.

На крыльце она остановилась, присела на ступеньках и с удовольствием вдохнула воздух, пропитанный скипидарным запахом сосны.

Тайга окружала поселок с трех сторон, прижимая его к реке. Дом Вихоревых находился в самом конце улицы.

В нескольких шагах, прямо за оградой, уже начинался ельник и такой густой, что казалось, лес под поселок не вырубили, а просто сдвинули в сторону. За стеной ельника поднимались мохнатые макушки кедров. Зина даже с крыльца видела на их ветках крупные гроздья шишек.

У самого крыльца стояла высоченная сосна. Ветки сохранились только на макушке, что делало ее похожей на пальму. Прямо к стволу был привешен жестяной умывальник, над ним дощатая полочка с зубными щетками.

Все это мало походило на белоснежную московскую ванную, вода из умывальника бежала скупой тоненькой струйкой, однако Зина вымылась с удовольствием. Новизна ощущений возмещала недостаток удобств.

Чай пили у открытого окошка.

За столом все нравилось Зине, все приводило ее в восторг и умиление. И традиционный шумящий самовар, который за последние годы она видела только в кино.

И свежие пышки, румяные, с толстой хрустящей корочкой, которая отслаивалась чешуйками, таявшими на языке; и мед, густой, прозрачный, похожий на темно-желтое стекло. Привлеченные его запахом, в окошко влетали пчелы, Зина отмахивалась от них ложкой и по-детски визжала.

Пелагея Романовна не торопясь прихлебывала чай с блюдечка, установив его на трех растопыренных пальцах. Зина пила из стакана. Она попробовала поставить блюдечко на пальцы, но тут же налила горячего чая себе в рукав.

— С непривычки, — сказала Пелагея Романовна. — А я так из стаканьев не люблю. Скусу того нет.

Зина заметила беловатые старые шрамы на ее руке.

Пелагея Романовна охотно рассказала их историю. Несколько лет тому назад к ней в курятник влезла гостья из тайги — большая рысь. Услышав отчаянный куриный переполох, Пелагея Романовна с вилами кинулась на выручку.

— Я думала, волк забрался, смотрю — батюшки! — рысь! Она было к дверям, а я с вилами ей устречь. Уж очень меня зло за кур, значит, взяло. Ну и пришпилила злодейку вилами к углу. Только навильник-то короток оказался, она меня лапой по руке и достала. А я все равно так ее прижамши и держала, пока она не сдохла. Шкуру с нее содрали — хорошая шкура была, в горнице у кровати лежала, только моль поела, так выбросить пришлось.

Зина смотрела на нее во все глаза. Пелагея Романовна же не видела здесь никакого особенного геройства.

— Привычные мы: в семье все охотники были. Я еще девчонкой с отцом на медведя ходила. Пятьдесят лет в тайге прожила, — заключила она, — так что навиделась всякого.

После чая Зина захотела помочь Пелагее Романовне по хозяйству. Но та решительно воспротивилась.

— Еще Митрий Николаевич скажут, что я его племянницу работой надсажаю. — Да и не образованное это дело — полы мыть. А уж коли тебе так свербит и заняться нечем, так поди излови мне нашего гусака. Он от всего стада один остался и этакой злющий стал, не приведи господи. На всех так и бросается, как зверь лютый.

Зина без всякого удовольствия вспомнила свою вчерашнюю встречу со свирепым гусаком.

— Я уж давно хотела его на суп перевести, — продолжала Пелагея Романовна. Она собрала пальцем растекшийся по краям чашки мед, облизнула палец и закрыла мед крышкой. — Да вот руки у меня не доходят… Вчера пошла было, а поймать его, окаянного, не могла. Скорости у меня уж нету — бегать не могу, сердце заходится. А тебе словить его простого проще. Возьми вон мешок, накинь ему на голову — и конец.

Когда Зина с мешком в руках отправилась на поиски гусака, она походила на неопытного, начинающего тореадора, который первый раз выходит на арену против дикого быка. Гусак отбивался отчаянно. Защищаясь, он часто переходил в нападение, и тогда от щипков железного клюва спасали только толстые лыжные брюки и сапоги. Борьба продолжалась долго, наконец гусак больно ударил ее крылом по лицу, она разозлилась, и, изловчившись, набросила на него мешок.

Взлохмаченная, но торжествующая, Зина принесла барахтающуюся птицу Пелагее Романовне.

— На-ка вот топор, — сказала та, — рубай ему голову.

Зина замахала руками.

— Что вы! Я не смогу.

— А чего? Али брезгуешь?

— Да просто страшно как-то.

— Чего страшно-то?

— Ну как же, он живой… и вдруг голову рубить? Нет, нет!

— Вот я и говорю, что брезгуешь, — заключила Пелагея Романовна. — Ну, а если нужно? — полюбопытствовала она. — Голодом сидишь, есть нечего? Тогда как?

— Все равно не смогла бы.

— Ну, это ты, моя милая, врешь. Подержи-ка тебя денька три не емши, так ты этому гусаку не токмо топором — зубами бы шею перервала.

Пелагея Романовна забрала мешок с гусаком и потащила его к колоде, на которой рубили дрова.

Чтобы не глядеть, Зина спряталась в доме. Она услышала глухой удар топора, последнее хлопанье крыльев и невольно поморщилась.

Но за обедом, когда Пелагея Романовна подала на стол этого же гуся, зажаренного, с гарниром из моченой брусники, Зина забыла все свои переживания и ела с аппетитом. После гуся была свежая клубника, которую Зина сама набрала в лесу. Для этого не пришлось ходить далеко, ягода росла во множестве прямо на опушке у ельника. Ее съели с молоком, и Зина заявила, что уже не помнит, когда пробовала что-либо вкуснее.