Вольфганг Шрайер - Миссия доктора Гундлаха

— По важному и отнюдь не личному делу. Не могли бы мы встретиться завтра, по возможности рано утром?

— Где вы остановились?

— В «Шератоне». Но я не уверен, что сегодня успею туда. Удобно вам в пять тридцать утра? Я ведь не знаю, далеко ли вам добираться до центра.

— В такое время у нас почти ночь, месье. Темно... Давайте встретимся без четверти шесть. В небольшом парке между «Шератоном» и базаром. Там есть фонтан с мраморной статуей Аполлона...

— Хорошо. Буду ждать вас на ближайшей скамейке. Извините, я вынужден прервать разговор, бар закрывают. До свидания!

Без восьми девять. На улице ни души.

— Успеть бы, Ганс! Лишь бы с машиной ничего не стряслось!

— Спокойно, спокойно. Не забывай о письме Махано.

— Жилет из «кевлара» меня устроил бы больше. Когда стреляют без предупреждения, бумага — плохая защита.

Они промчались по улицам на предельной скорости, нарушив правила движения, бросили машину у самого въезда на стоянку и ровно в девять вбежали в гостиницу.

— Ох, господа, господа,— сокрушенно проговорил портье.

Из холла Гундлах позвонил в «Шератон» и заказал на имя Жана Рокемона номер с видом на вулкан. Добавил, что из-за комендантского часа он сегодня не приедет, будет завтра в шесть утра.

— Не забывай о «клопах»,— объяснил свою торопливость Гундлах, когда они поднимались в лифте.— И отключись на время! Мы сразу ляжем. Нужно хорошенько выспаться после такого дня.

Гундлах почти не сомневался, что все пройдет отлично. Этот шаг, думал он, позволит и жизнь сохранить, и уважение к себе. Отныне он больше не пешка на шахматной доске. Теперь ход за ним, и какой ход!

Гертель заворочался на диване.

— Послушай, Ганс! А мы с тобой ничего, подходящая пара!

— Ну еще бы! Как Дон Кихот и Санчо Панса.

По пути а парк Гундлах вдруг задумался о том, чем он жил в последние годы, что сегодня представляет собой? На первый взгляд у него все в порядке: приятная внешность, одет обычно с иголочки — как сейчас, в элегантном сером костюме и голубой рубашке, хорошо оттеняющей загорелое лицо. Предприимчив, полон сил и энергии, добивается своей цели в жизни, делает карьеру.

Но верен ли этот первый, поверхностный взгляд? Школа, университет, публикации в левой и либеральной печати, студенческие волнения, за которые долго потом пришлось расплачиваться,— та его не вполне осознанная жизнь осталась позади. Получив тему диссертации и виды на хорошее место в РИАГ, он успокоился. «Спасался бегством» — так это надо назвать. Последние шесть лет он работал, не получая ни удовольствия, ни удовлетворения, ради одной только карьеры; он стал деятельным, но перестал быть творческим человеком. Его постепенно продвигали по служебной лестнице, ему доверяли. Что еще? Да, девушки вроде Франциски, которая снималась для модных журналов...

И вот все рухнуло... Концерн, где он с таким трудом пробивался наверх и надеялся расправить крылья, оттолкнул его, стоило произойти катастрофе, которая в здешних условиях могла случиться с каждым... Ну и черт с ними, хорошо даже, что это произошло. Начнем сначала! Да, очень похоже на то. Возможность изменить свою судьбу — а ведь он пусть и несмело, но мечтал об этом!

Гундлах подошел к небольшому парку, полный новых идей. Сумерки. Фонари еще горят и кажутся желтыми одуванчиками на длинных стеблях, со стороны моря веет бриз. Смога нет — машин на улицах почти не видно. Парк был устроен по итальянскому образцу: цветники, клумбы, средиземноморские декоративные растения и псевдо-античные обелиски, вазы и детские фигурки, сработанные из чего-то вроде римского ракушечника. Но никакой статуи Аполлона, ни фонтана здесь нет. Он что, не в тот парк попал? Пять часов пятьдесят минут. Где же она? В парке ни души. В самом центре он обнаружил статую Фортуны, из бронзового рога которой и бил, наверное, фонтан, когда включали воду. Мадам Ортега ошиблась, перепутав богиню счастья с богом поэзии; странно все же, а еще архитектор!

Он сел на скамейку возле фонтана.

На фоне светлеющего неба фонари поблекли, защелкали и запели птицы. Новый день вставал, казалось, из-за холмов слева от аэропорта. Крыши домов там окрасились в нежно-зеленый и розовый тона — цвета надежды.

Без двух минут шесть у верхнего въезда в парк сверкнула машина. Гундлаху показалось, что это тот самый желтый «дацун», который преследовал их в день приезда. Машина не остановилась, проехала мимо и исчезла за деревьями — видимо, объезжают парк, желая убедиться, что нет западни. Потом они остановились. Гундлах слышал, как открыли и мягко закрыли дверцу.

По асфальтированной дорожке, пересекавшей парк по диагонали, застучали женские каблуки — так ходят длинноногие женщины, когда не торопятся. Глэдис Ортега обошла вокруг фонтана; сегодня на ней было не платье, а песочного цвета костюм, в руках сумочка и перчатки. Может быть, это правила конспирации заставляют ее столь тщательно следить за своей внешностью, но как она держится, как элегантна! Он поднялся ей навстречу.

Глэдис Ортега остановилась у статуи, словно окаменев.

— Вы?.. Что это значит?

Пришлось объяснять трюк, без помощи которого, как он выразился, им вряд ли удалось бы встретиться. Она явно испытывала замешательство, и это Гундлаху даже понравилось. При первой встрече превосходство было на ее стороне, теперь они поменялись ролями. Где ее былая неуязвимость! Она ранима, и тем симпатичнее ему как женщина. Она не только опоздала, ей свойственно ошибаться — приняла же одну статую за другую — на лету она тоже не все схватывает.

— Вы напрасно боитесь меня. Разве я вас выдал в приходском доме? Сделать это там было бы проще простого... Я хочу предостеречь вас. Меня самого одурачили, и деньги, весь выкуп, украдены. А теперь они пожелали, чтобы я вдобавок ко всему сыграл роль подсадной утки.

— Кто «они»?

— Уорд, Уэбстер и Уиллоби. Господа Пинеро и Хилэри.

Гундлах объяснил ей, что произошло вчера.

— Мы не зря требовали, чтобы вы отказались от услуг агентства. Если вы говорите правду, пострадали вы как раз по этой причине. А теперь решили нас предупредить? Странный поворот событий.

— Дорпмюллер... Я беспокоюсь о нем... У меня нет денег, чтобы выкупить его. Но благодаря мне вы избежите кровавых жертв. Я считаю, что сказанное вам стоит дороже выкупа.

И все же Гундлах недооценил Глэдис Ортегу. Справившись с первым испугом, она мыслила опять четко, проявляла завидную непреклонность. И сразу перешла к нападению: это, по ее словам, в Гундлахе говорит уязвленное самолюбие, а может быть, и корысть. Все это она выложила резко и насмешливо.

Гундлах представил, каково было архиепископу выслушивать ее обвинения,— примерно как ему сейчас. Ее издевка, высокомерная и несправедливая, отозвалась в нем с такой болью, что у него вырвалось: