Александр Вельтман - MMMCDXLVIII год

На сих вечерах опытность была восприемницею рождающейся славы молодых любимцев наук и художеств; одобрения поощряли их к трудам, а общее мнение открывало в них истинное направление к совершенству.

Труды людей одинаково уважались, клонились ли они к общей пользе, или к общему увеселению; ибо открыть истину, прогнать с лица мрачную задумчивость и заставить забыть горе, которое везде, преследует человека, считалось равною заслугою пред справедливым судом ума.

Гости уже собрались. Поэты, певцы и музыканты, готовили свое воображение, свое искусство, и все, чрез что душа напоминает о таинственном своём существовании.

Вообще на всех лицах не было видно прежней веселой улыбки, а наружность Клавдианы отличалась от всей красоты и томностью; необыкновенная задумчивость её была заметна; никто еще не встретил в тот вечер черных пламенных очей её. Они скрывались под длинными ресницами и ни на что не хотели смотреть.

Уже взоры всех отклонились невольно от Клавдианы на молодого человека, который приложил к устам своим древний рожок, из которого вылились нежные, томные звуки, как горькие слезы молодой Славянки, тоскующей по своему другу.

Вдруг в передних покоях раздался шум и скорые шаги бегущих доложить хозяину, что посланный от Властителя ожидает его. Все умолкли; общее внимание обратилось на смущенного Сбигора-Свида, который торопливо вышел из залы. Все окинули друг друга взорами недоумения и удивления; румянец Клавдианы обратился в пламень.

Сбигор-Свид вскоре; возвратился к обществу. Извинившись, что должен оставить гостей своих, ибо Властитель требует его к себе, он отправился, во дворец.

Несмотря на удаление хозяина, на разговоры и шепот присутствующих, поэты, музыканты и вообще сочинители, как люди менее прочих принимающие участие в общих радостях и печалях, читали и играли произведения свои с тем вниманием, которое математику Архимеду стоило жизни; но внимание Клавдианы всех гостей было обращено на другие предметы: слух занят был стуком проезжающих, экипажей по мостовой, а взоры устремлены на двери.

Всех занимало нетерпеливое ожидание возвращения Сбигора, из дворца.

Один только Посланник Колумбийский устремил взор свой на задумчивую Клавдиану, вспыхивающую при малейшем стуке. Желая доставить наслаждение своему пожилому сердцу, он заводил с нею разговор; но покушения были тщетны. Звуки, по которым невозможно различать голос гармонический от простого, били ответом на все его вступления.

«О, — думал он вовремя долговременных антрактов разговора, — это существо должно быть переселено под веселое небо Квито! Оно для него создано!

Райский воздух моих садов разгонит эту болезненную задумчивость, свойственную Югу. Дыхание Клавдианы может, возродить, утроить жизнь, дать бессмертие.»

И вот, решительным голосом прерывает он молчание свое словами: Прекрасная Клавдиана!..

Но вдруг доносят о приезде Сбигора; двери отворились, Клавдиана бросилась на встречу к отцу.

— Милая Клавдиана. сказал он ей тихо, — мне должно с тобой говорить наедине.

Клавдиана возвратилась к обществу, и чрез несколько мгновений, жалуясь на головную боль, удалилась в свою кантату.

Важно, как попечитель о благе общественном, обратился Сбигор-Свид к гостям своим. Все его обступили. Поздравительные взоры и улыбки сопровождались испытательными, тонкими вопросами о здоровье Властителя, о причине призыва, о приеме сделанном, во дворце. Нет ли войны? Нет ли перемены в правлении? Какая причина приезда правителей областей? Какая причина переезда в старый дворец? — раздавалось вокруг Сбигора-Свида; и если бы во внутренности его был сокрыт жрец Мемфисский, то и тогда, он; отвечал бы двусмысленно на все предложенные ему вопросы, чтоб не обличить своего неведения. Слова: нет и неизвестно, были неприличны для человека, который воображал уже стоять, под рогом изобилия; и потому, вельможа отвечал придворными звуками, которые похожи на центр, соответствующий всем вопросам, лежащим на окружности.

Но люди тонкие, как математические линии, проницательные как миазмы, не с вопросами обращались к нему, а с предложениями услуг своих, если Властитель, возложил на него какое-нибудь поручение. По самонадеянности ли, или по недоверчивости, Сбигор-Свид не хотел ни с кем делать возложенного на него труда. Дав заметить всем, что поручение требует неотлагательных занятий, он проводил своих гостей со всеми приличиями и словами, какие только может изобрести светское искусство общежития, для заменения простых слов: ступайте домой, мне некогда.

В подобных: случаях разъезды бывают необыкновенно медленно. В передней, и на каждой ступени лестницы, бывают необходимые остановки, для сообщения друг другу догадок, суждений, заключений, и вообще умственных химических разложений важного события.

Кто бы не заметил, что Сбигор-Свид был в лучах радости; но что значило призвание его к Властителю? Что наполнило его таким светом? — Эти вопросы были основанием всеобщих толков и споров.

— Ну, милый друг, предположения отца твоего сбылись! — сказал Сбигор-Свид, входя в комнату Клавдианы, которая встретила его радостнее обыкновенного. — Ну, — продолжал он, — дело почти решено!

— Батюшка, расскажите мне скорее, как вас принял Иоанн? Что он вам говорил?

После краткого молчания, приведя в порядок мысли свои, Сбигор-Свид открыл дочери своей причину призвания ко дворцу.

— Властитель принял меня необыкновенно, ласково, и мне кажется, что болезнь черная немочь есть ложные слухи, рассеянные врагами нашими, предчувствовавшими перемену.

Властитель жалуется только на простуду и небольшое воспаление в глазах и в горле, что и заметно: он несколько охрип.

Должно однако ж сказать, что напуганный рассказами, я вошел к нему со страхом; но опасения мои скоро пропали: он встретил меня словами:

— Садись! Замечаешь ли ты во мне перемену?

— Всякая перемена в Царе есть перемена счастливая и клонящаяся к пользе и благу всего царства! — отвечал я.

— Да, — сказал он, — но мне хочется также переменить своё состояние, собственно в отношении к себе!

— Воля Вашего Величества священна! — сказал я.

— Конечно, — продолжал он, — но по обрядам мне нужно несколько спроситься и твоего согласия.

При сих словах, я встал с своего места с изъявлением и удивления и готовностью исполнить повеление; но он велел мне немедленно сесть подле себя и спросил: здорова ли дочь твоя? Поклоном я благодарил за милостивое внимание к тебе. Властитель продолжал:

— Понимаешь ли ты меня? Мне нравится дочь твоя; подле меня есть место, которое она должна занять! Ясно ли?

Я хотел опять встать, благодарить его…