Борис Лавренёв - Военные приключения

Майор Морген, военный агент германского посольства, пользовавшийся особым влиянием из-за личной дружбы с кайзером, передал очень любезно, но тоном, не терпящим возражения, что «эксцеленц» пожелал, чтобы Немитц представился ему во дворце султана после селямлика, когда закончится официальная часть церемониала.

— Этого счастья вы добились только потому, что граф приходится вам родственником, а мы все считаем вас своим человеком. Поэтому прошу вас после прохождения послов мимо султана держаться на виду у германской группы. Я сам представлю вас графу.

Прежде чем расстаться, Морген, перейдя на интимный тон, чуть слышно произнес:

— Завидую вам… Завтра — переломный день в вашей жизни. Подумайте только, если вы понравитесь графу, — в чем я не сомневаюсь, — и окажетесь благоразумны, вся ваша последующая жизнь и карьера будут обеспечены. Ведь граф сможет дать о вас блестящую характеристику своим друзьям в Санкт-Петербурге. В случае необходимости вы сможете писать ему частным образом, на правах Биберштейна. В свою очередь он сможет давать вам отеческие советы и указания… Повторяю, я вам завидую…

— Понимаю, — сказал ночью Щербачев, выслушав доклад Немитца. — Не мог же он назначить вам официальную аудиенцию в посольстве. Полномочные и чрезвычайные послы не принимают иностранных дипломатических курьеров. Это было бы нелепо. А для частной аудиенции, очевидно, основания недостаточно веские, тем более что вы так афишируете нежелание увеличить число влиятельных родственников. Вот и остается как бы случайное представление «на нейтральной почве», в сумбуре селямлика, где обычно толкотня больше, чем на базаре. Такой вариант ни к чему не обязывает его сиятельство… даже в случае провала…

— Помилуйте, о каком провале может идти речь?

— Вы знаете, дорогой мичман, что командующий Черноморским флотом очень удачно отобрал офицера для первого дипломатического поручения, за исключением очень важного качества…

— ?

— Выдержки!

Зиновьев встречу одобрил.

— Вернее, — сказал он, — вы не можете после такого предложения уклониться. Иначе это уже будет скандал, чего допустить нельзя. Или объявитесь больным и сидите дома, или — селямлик и встреча с Маршаллом.

Щербачев обеспечил получение пригласительного билета, в котором к званию мичмана была для солидности прибавлена какая-то дипломатическая формула «об особо важном поручении». Передавая билет Немитцу, он многозначительно добавил:

— Поберегите глаза. У Маршалла больше орденов, чем у любого из его коллег. С непривычки можно ослепнуть. Убежден, что намеренное воздействие на психику при помощи ореола от звезд входит в их расчеты. Не помогла проба вином и прочие сомнительные методы, — очевидно, теперь делается попытка воздействовать внешним величием и блеском.

— Простите, но мне это кажется нелепым.

— Дорогой, — почти зло прошипел Щербачев, — вы своим упорством в идеализме, если не в наивности, заставляете меня отречься от заповеди Талейрана и сказать то, что я думаю. Дело не столько в Талейране, сколько в Зиновьеве, который не разрешил посвящать вас в игру. Во всяком случае, до поры до времени. Но я вижу, что пора. Итак, слушайте.

Прибытие особого курьера с важными документами, в момент, когда подписано германо-турецкое соглашение о концессии в Хайдар-паша и идет борьба за «Берлин-Багдад», не могло не привлечь внимания наших «друзей». Когда же появилась догадка, что, возможно, вы происходите из рода Биберштейнов, это решили использовать как подарок судьбы. Но надо различать две фазы. Сперва родство служило фоном, в ожидании пока вы сами не пожелаете осчастливить себя выгодными связями. На этом фоне делались испытания: вином, картами, одалисками, опиумом, гашишем и нежным вниманием Анны-Луизы. Неужели вы всерьез принимаете возню с вами личного друга кайзера, настоящего прусского офицера из юнкеров, майора и флигель-адъютанта? Да, с этой стороны командующий флотом знал, кого послать! Должен сознаться, что я в ваши годы был… ну, скажем, более любопытным. Теперь наступает вторая фаза: вместо грязных способов используются «чистые», хотя должен признаться, что эта «чистота» мне противнее всех штатных методов, уже безуспешно примененных. Это благосклонность к вам Анны-Луизы и игра на честолюбии потомка рыцарей. Чем больше они потеряли в первом туре, тем больше рассчитывают выиграть во втором, так как пьянство и разврат, афишированные в колонии, — если бы удалось вас соблазнить, — трудно было бы совместить с приятностью родства…

— Простите, для чего все это нужно? Неужели… Нет, я не могу и подумать… Я всегда был убежден, что для этих грязных целей существуют грязные люди, бесчестные авантюристы. А если верить вам, то сам граф, майор и даже… даже голубоглазая девушка участвуют в самом подлом ремесле. Нет! Это немыслимо!

— Ложитесь спать. Завтра — селямлик. А кроме того, разговаривать с вами в открытую пока еще бесполезно.

Роскошно убранный так называемый большой тронный зал дворца Долма-Бахче блистал от света бесчисленных хрустальных люстр, дробящих свои лучи на сотнях золоченых мундиров дипломатов и военных, обильно декорированных алмазными звездами, атласными лентами и эмалевыми орденами.

Немитц, стоя среди относительно скромных должностных чиновников, пытался найти наиболее близкое определение для зрительного впечатления и не мог не остановиться на слове «ослепительно».

Так как ему не нашлось места ни в одном из посольских ландо, следовавших кортежем от площади к дворцу, мичман добрался сюда загодя. Он с интересом осматривал дворец и съезжавшуюся знать — как турецкую, так и представляющую интересы европейских держав и САСШ.

Характерно, что турецкие сановники и генералы были расшиты, раззолочены и усыпаны бриллиантами значительно больше, чем их иностранные коллеги тех же рангов, — но все же покрой и форма мундиров были заимствованы в Европе. Единственно, чего нельзя было увидеть, — знаков в форме креста. Здесь мусульманская символика победила христианскую.

Еще один завет Магомета соблюден свято — нет ни одной женщины.

На какой-то момент Немитц почувствовал, что он заворожен всей этой мишурой, блеском, обилием света и монотонным жужжанием раззолоченных статистов. Но как только пропало наваждение, появились критические мысли.

Печально и даже в какой-то мере курьезно созерцать всю роскошь приема, когда память безжалостно подсказывает, что все это великолепие сияет в долг или в кредит, так как казна Блистательной порты еще со времен Крымской войны находится в состоянии беспросветного дефицита, возрастающего с годами. Кредиторы, вернее, их полномочные представители, находятся тут же, так как они ведают всеми доходами султанской казны и ревниво оберегают интересы своих хозяев, сидящих в Лондоне, Берлине, Вашингтоне, Вене, Париже и Санкт-Петербурге.