Валентина Журавлева - Янтарная комната

Испуганные девушки жались друг к другу. Они не смели плакать. Все были одеты почти одинаково: в белых хлопковых тканях, завернутых несколько раз вокруг туловища. Волосы у всех были завязаны на затылке в пучки.

— Подойдите сюда, не бойтесь! — сказал Кортес.

Девушки не подходили. Капитаны, солдаты рассматривали их. Подошел ближе и патер Ольмедо.

— Вот двадцать новых служанок господу нашему Иисусу! — сказал патер Ольмедо. — Если господь поможет мне, я сделаю из них ревностных слуг спасителя.

Патер Ольмедо перекрестился.

— А я, с божьей помощью, сделаю из них двадцать добрых служанок моим капитанам! — улыбаясь, сказал Кортес.

Одна из пленниц стояла в стороне. Ни одеждой, ни убранством волос она не походила на других девушек. Волосы у нее были заплетены в косы; широкая узорчатая рубашка с голубой каймой спускалась почти до земли. В косы пленницы были вплетены белые блестящие перья какой-то водяной птицы.

— Кто это? — спросил Кортес, показывая на девушку.

— Малинчин, — ответил вождь.

— Она не вашего рода?

— Нет, — сказал вождь. — Она издалека.

— Откуда? — спросил Кортес.

Девушка сама ответила ему.

— Мехико, — сказала девушка странным певучим голосом, похожим на голос птицы.

— Вот как? Мехико? — сказал Кортес. Второй раз за этот день он слышал название новой страны.

Девушка не смущаясь смотрела ему в глаза. На груди у нее, на белой ткани, был нашит узор из золотых бабочек очень искусной работы.

— И это тоже Мехико? — спросил Кортес, показывая на узор.

— Да, Мехико, — ответила Малинчин. Она поняла Кортеса без переводчика.

— Если там, в Мехико, так много золота и так хороши девушки, я не вижу причины долго оставаться здесь, сеньор Кортес! — сказал старый Алонсо Пуэртокарреро.

Девушка была красива. Невысока, ростом, но очень стройна, тонка в стане. На смуглом желтовато-бледном лице блестели горячие темные глаза. Вокруг глаз был наведен рисунок из синих стрел. На испанцев пленница смотрела спокойно, без испуга.

— Глядите, дон Фернандо, эта ничего не боится! — крикнул старший Альварадо. Он подошел к Малинчин. Она улыбнулась ему.

— Ты нас не боишься? — спросил Альварадо.

— Нет! — качнула головой девушка, точно поняв его.

Альварадо вывел ее за руку из круга пленниц, и Малинчин села рядом с капитанами, как равная. Не смущаясь, она разглядывала лица испанцев, бороды, шляпы с перьями, оружие. На Педро Альварадо была кожаная портупея с красивым серебряным набором. Малинчин коснулась ее рукой, точно спрашивая: что это?

— Это портупея! — объяснил Альварадо. — А это шпага.

Он вынул шпагу из ножен. Блеснула сталь; с криком попятились девушки, стоявшие поблизости. Но Малинчин не испугалась. Она провела пальцем по лезвию и серьезно кивнула головой, точно говоря: «Понимаю! Это ваше оружие, белые люди».

— Красивая девушка! — восхищенно сказал Педро Альварадо.

— Если хотите, дон Педро, я подарю ее вам в пажи, — любезно сказал Кортес.

— Спасибо, дон Фернандо! Я возьму ее к себе на «Исабель!»

Остальных пленниц Кортес также отдал в служанки капитанам. Но тех не так легко было увести. Едва подходили к одной, — начинали плакать все. В индейской толпе, стоявшей вокруг, тоже начинали плакать и выть женщины, — должно быть, матери и сестры пленниц. Наконец Кортес потерял терпение.

— Отложим до завтра, — сказал он.

Девушек увели, всех вместе. Но толпа, стоявшая на площади, не успела разойтись, когда произошло еще одно событие.

У самой площади, в храмовых пристройках, стояли кони. Кортес временно обратил помещение в конюшню. Дело было к ночи. Конюх Энрике, накинув зеленый камзол, вывел лошадей на площадь — прогулять перед сном. Сам он ехал на переднем коне. Но едва послышался топот и первая конская голова показалась из-за угла здания, неописуемый ужас охватил индейцев.

— Морской бог!.. — люди бежали, смешавшись и давя друг друга. Женщины хватали детей и убегали с воплем:

— Морской бог!.. Морское чудовище!..

В полминуты площадь опустела. Только испанцы остались на ней.

Конюх Энрике широко раскрыл глаза.

— Чего они так боятся моих лошадей?

— Трусы! — презрительно сказал Альварадо. — Но не все индейцы таковы! Моя пленница, я уверен, не испугалась.

Он обернулся к Малинчин.

Альварадо ошибся. Малинчин была бледна, белее перьев, украшавших ее косы. У девушки тряслись руки, слезы выступили на расширенных от страха глазах.

— Что с тобою, Малинчин? — спросил Альварадо. Он ласково взял ее за руку.

Малинчин выдернула руку. Она сказала только одно слово, показывая на Энрике в зеленом камзоле. Альварадо этого слова не понял.

— Кецалькоатль! — сказала Малинчин.

Наутро девушек крестили. Патер Ольмедо окропил их водой из чаши и дал каждой христианское имя.

— Мою пленницу назовите Марией, — попросил патера старший Альварадо.

Но патер Ольмедо поднял руку.

— Недостойна! — сказал патер. — Недостойна вчерашняя язычница носить имя нашей святой девы Марии!.. Я нареку ее Мариной.

И пленнице Малинчин дали имя Марины.

Следующий день был днем вербного воскресенья. Накануне вечером Кортес призвал патера Ольмедо к себе.

— Отец, сможете ли вы в кратких словах убедительно изложить поганым язычникам существо нашей святой христианской веры?

Патер Ольмедо прикрыл веками черные тусклые, похожие на маслины, глаза.

— Да, — сказал патер. — Я крестил не одну сотню индейцев в Сан-Доминго.

— Табасканцы признали власть нашего великого короля. Я не буду считать свое дело завершенным, если они не признают также силы и святости нашей христианской веры, — заявил Кортес.

Патер Ольмедо поднял глаза-маслины к небу.

— Так поступали все великие полководцы! Верный слуга королю всегда будет ревностным служителем христианской веры.

Крещение табасканцев было назначено на день вербного воскресенья. Еще рано утром Кортес приказал солдатам пойти в рощу, наломать зеленых веток для торжественной процессии. С вечера два корабельных плотника сколотили большой деревянный алтарь и крест. К полудню Кортес согнал всех индейцев на храмовую площадь.

Индейцы пришли, испуганные, непонимающие. Кто упирался, того тащили силой. Площадь не вместила всех; стояли в тесных переходах, в переулках, среди соседних домов.

День был ясный, прозрачный, жаркий. Солдаты наломали для праздника много пальмовых ветвей и еще цветущих веток низенького раскидистого деревца, которое табасканцы называли «какао». Часть деревьев какао была в цвету, на других росли мелкие зеленоватые бобы, горькие на вкус. Из этих бобов по всему Юкатану варили очень полезный, подкрепляющий напиток, — так Агиляр объяснил солдатам.