Геннадий Ананьев - Жизнью смерть поправ (сборник)

Не знала она, что жизнь готовит и ей похожее испытание, и эту легенду, услышанную от старого пастуха, она будет вспоминать не раз и не два…

Мария так и не побывала на том перевале, хотя Андрей предлагал съездить, и никогда не жалела об этом, а теперь радовалась, что незнакомый перевал, наверняка такой же ветреный, дикий, без единого кустика, без единой травинки (высота более пяти тысяч метров) все удалялся и удалялся…

Полуторка спустилась в Алайскую долину и юрко побежала мимо робких тальничков, прижимавшихся редкими табунками к успокоившейся на равнине речушке, мимо изжелта-зеленых полян с отарами овец, издали похожих на разбросанные комья серого весеннего снега.

– Мам, мам, овечки живые? Да? – показывая пальцем в сторону недалекой отары, возбужденно спросил Женя.

– Да, сынок.

– Почему у нас их не было?

– Высоко. Я же рассказывала: яки на той высоте только живут. И – пограничники.

– Дедушка Ормон тоже?

– Да, и – он.

Небольшой кишлак из серых глинобитных домиков с плоскими крышами, отчего домики казались какими-то несерьезными времянками, проехали без остановки, а вскоре машина поскреблась на перевал по змеиным петлям дороги. Название этого перевала Мария запомнила хорошо. Не русский перевод: «все, выбился из сил», а местное название – Талдык. Смерть здесь была рядом с ней и Андреем, а у Вити оставила метку – рваный шрам от пули.

Несколько лет все один да один командовал заставой Андрей, а тут сразу двух помощников прислали: по политической части и по строевой. Обвыклись они в горах, изучили участок, узнали маршруты басмаческих банд, тогда начальство разрешило лейтенанту Барканову спуститься с гор в отпуск. Из проволоки от сенных тюков и из одеял смастерили пограничники для двухлетнего Вити на вьючном седле теплое и мягкое гнездышко (хочешь сиди, хочешь ложись и спи), прикрепили к этому же седлу два карабина и подсумки с патронами, помогли уложить вещи в переметки и проводили отделением до Алайской долины. Хотели дальше провожать, но лейтенант Барканов приказал возвращаться.

– До темна долину проскачем, а на Талдыке – дорожники.

Но недаром в горах говорят: глазам видно, а ногам обидно. Да и сын сморился от жары и тряски. Когда пускали коней рысью, он трепыхался в своем гнездышке, как неживой. Андрей его даже на руки брал, но и это мало помогало. Пришлось ехать в основном шагом.

До поселка дорожников оставалось еще километров восемь, а солнце, только что старательно купавшее в своих горячих лучах путников, в миг посуровело, словно накинуло студеное покрывало, и торопливо скатилось за снежную гору – снег поискрился яркой голубизной и померк в темноте, густая тихая темень проглотила небо, дальние и даже ближние хребты, разлилась по долине, а дробный стук копыт стал глуше и таинственней.

Мария, ехавшая чуть позади, догнала Андрея и, подчиняясь охватившей ее тревоге, сказала негромко:

– Витю возьми. Поспешим давай.

– Луна взойдет, тогда поднажмем, – ответил Андрей.

– Береженого, Андрюша, бог бережет…

– Ладно, – согласился Андрей, взял на руки сонного сына и сказал жене: – Витькиного коня в поводу веди, чтоб не отстал.

Подождал, пока Мария перекинула через голову коня повод и надела его на согнутую руку, пришпорил своего коня. Тот рванулся было в галоп, но подчиняясь поводу, размашисто зарысил по едва заметной в темноте дороге.

Осадил коня Андрей минут через пятнадцать. Дождался Марию, немного отставшую от него, спросил заботливо:

– Устала?

– Нет. Ты зря остановился.

– Коней беречь нужно. Километра через два подъем начнется. Теперь мы… – и поднял предупреждающе руку, хотя понимал, что в темноте жена не увидит это предупреждение, поэтому еще и попросил: – Не шевели коней…

Привстал на стремена, подался вперед и замер. Мария тоже прислушалась, но ничего подозрительного не могла уловить, только увидела, что кони запрядали ушами и, повернув головы вправо, насторожились.

– Точно! – ответил сам себе Андрей, словно рубанул шашкой. – Скачут…

Передав сына Марии, спрыгнул с коня, отвязал от вьючного коня карабины и ремни с подсумками, перекинул карабин за спину и, подав второй жене, вновь запрыгнул в седло. Взял ребенка и поторопил:

– Снаряжайся быстрей!

Пока она торопливо застегивала ремень, Андрей говорил тихо и спокойно:

– Нам до подъема доскакать бы раньше их, тогда уйдем. Ты не отставай. Если мешать будет, бросай Витькиного коня. Поняла?

– Поняла.

Постаралась ответить так же спокойно, чтобы не почувствовал Андрей, что она страшно испугалась.

Кони, боевые кони, хотя и устали, почувствовали тревогу хозяев и поскакали во весь опор без понуканий. Высоко в темноте засветилось желтое пятнышко окна. Оно словно повисло в черном воздухе, сквозь который сам перевал не был виден. Вот рядом с первым пятном вспыхнуло второе, затем третье. Но до этих светящихся ламповым светом окон оставалось несколько километров ровной дороги, за которыми начинались крутые, карабкающиеся вверх не километры, а извилистые метры. Там, на серпантине, их спасение.

Но все отчетливей доносился гулкий топот, словно скакал по долине большой дикий табун лошадей…

Из-за ближней горы выкатилась луна, и сразу же мертвый свет заколыхался над равниной, над перевалом, притушив тусклые оконные огоньки поселка дорожников. Теперь Андрей и Мария увидели скакавшую им наперерез большую темную группу всадников. До перевала оставалось метров двести, до скакавших басмачей – с полкилометра.

«Успеем!» – обрадованно оценил положение Андрей и оглянулся назад – Мария отставала совсем на немного. Второй конь скакал впереди на полголовы, вовсе не мешая ей.

«Успеем!»

Басмачи начали стрелять. Это обрадовало и удивило Андрея. Он даже проговорил вслух:

– Дурачье…

Басмачи не могли не знать, что на перевале – дорожники, а у них – оружие. Услышав стрельбу, те поспешат вниз, и тогда басмачам самим придется обороняться. Видимо, отчаянная злоба затуманила их главарям головы.

Начался подъем. Дорога запетляла. Кони, добрые пограничные кони, привыкшие к многокилометровым переходам, начали все же сдавать. Разноголосое гиканье басмачей все ближе, все чаще свистят пули совсем рядом: лошади под басмачами были намного свежей.

Андрей пришпоривал своего коня, прижимая к груди притихшего, перепуганного сына и поминутно оглядывался на Марию. Она отставала все больше и больше.

«Все. Придется принимать бой».

За очередным крутым поворотом остановился, а когда Мария подскакала, сказал, стараясь как можно спокойней:

– Батуем коней. Без боя не уйти.

Он быстро уложил Витю в гнездышко, повелел необычно строго, как привык отдавать приказы, которые следует исполнять неукоснительно: «Лежи смирно. Не бойся. Мы с мамой вон за тем камнем будем». Особенно крепко привязал повод своего коня к седлу лошади с Витиным гнездышком, ибо был уверен, что его боевой друг не покинет того места, где будет оставлен. Достал из переметок гранаты и запас патронов, затем поторопил жену: