Александр Беляев - Взлетная полоса

— Это еще что значит? — удивилась Юля. — Вот уж на вас не похоже!

— Укатали Сивку крутые горки…

— Вон оно что? А вы думали, Ачкасов вызвал вас разыграть партию в преферанс?

— Ничего я не думал.

— А наш разговор в гостях у вашего лейтенанта тоже забыли?

— Помню, что вы были очаровательны.

— Допускаю. Но я не об этом, — строго ответила Юля.

— А я и об этом тоже.

— В таком случае я не припоминаю ситуации, где и чем я могла бы вас утомить.

Кольцов задумался? Что бы ему ответить? Выручила увертюра. Юля, казалось, сразу настроилась на представление и забыла о начавшемся разговоре. А Кольцов возблагодарил судьбу, которая уже не раз и не два была в таких случаях благосклонна к нему.

В первом отделении гости показали две балетные сценки: па-де-де из «Сюиты в белом» и «Умирающий лебедь». Партию лебедя талантливо танцевала Жанетт Кло. Во время антракта Кольцов и Юля из зала не выходили, как, впрочем, и большинство присутствующей на спектакле публики. Разговаривать тоже почти не разговаривали. Только Юля сказала:

— А в Париже я видела эту балерину в роли Эсмеральды. Очень приятная танцовщица. Посмотрим, что покажет Клер Мотт…

О том, что Юля была в Париже, Кольцов не знал, но именно это показалось ему самым интересным из всего, что она сказала.

— Посмотрим, — покорно ответил он.

Во время второго антракта Юля захотела погулять.

Они спустились в вестибюль и встали у открытых дверей. С улицы тянуло сыростью, запахом бензина, доносился шум, лился синий неоновый свет фонарей.

— Чем же вы все-таки так озабочены? — снова начала разговор Юля.

— Конкретно я вам даже не скажу, — признался Кольцов.

— Вот это уже лучше, — похвалила Юля. — Значит, причина серьезная. А то выдумали какие-то горки…

— Простите… Сложно мне, — признался Кольцов и добавил: — С вами. После того, что было…

— А что было? — неожиданно быстро спросила Юля.

— Все было! — твердо сказал Кольцов.

— Ничего не было. И вообще напоминать о таких вещах не очень-то деликатно, — в тон ему ответила Юля.

Кольцов понял, что сказал совсем не то, и со свойственностью открытых людей смутился.

— Не все я и сам понимаю. Не обо всем могу сказать вот в такой обстановке, — признался он.

— Это другое дело, — удовлетворилась таким ответом Юля. — Скажете позднее.

Второй акт Кольцову понравился больше. Великолепно смотрелась сцена на колокольне, световое оформление. И Юля опять была прежней, не чужой, не далекой, а почти близкой. Ее же самой спектакль доставил огромное наслаждение.

Из темноты неба накрапывал мелкий дождь. Они сели в машину. Юля завела мотор.

— Пусть греется! — сказала она и повернулась к Кольцову.

— Жаль, что вы не видели, как у нас поставлена «Эсмеральда». У нас старались взять из романа как можно больше и для декорации, и для сюжета. А что сделал Пети? Он как раз, наоборот, отказался от всего сопутствующего. Оставил только самые главные линии и изгибы. И показал нам простую и сильную историю любви и смерти. Но если уж есть два пути постановки, то, очевидно, возможен и третий! И четвертый! Вам это интересно? — горячо говорила Юля.

— Очень…

— Очень, — повторила Юля. — Не любить балет нельзя. Любите его!

— Я, наверное, вас люблю, Юлия Александровна, — не спуская с нее глаз, сказал Кольцов.

Сказал и сам испугался своих слов. Ему казалось, что Юля непременно сейчас рассердится и скажет в ответ что-нибудь холодное, колючее. Но она не рассердилась, а спросила:

— Что значит «наверное»?

— А то, что я профан не только в балете. Не больше я разбираюсь и в собственных чувствах. Даю вам честное слово, у меня никогда не было даже простых увлечений.

— Простых и не бывает, — заметила Юля.

— Ну, даже мимолетных, даже не предполагающих взаимности. Я не знаю, как их определить…

— И не надо! — очень мягко остановила его Юля. — Хотя это странно. У себя в полку вы производили впечатление более сведущего мужчины.

— Времени у меня на это не хватало. А может, не встречал таких, которые могли бы понравиться. А вы… вы совсем другое дело. Вы где-то тут, — прижал Кольцов руку к сердцу. — Зашли и… остались… Наверное, это и есть любовь.

— А если я оттуда уйду? — серьезно спросила Юля.

— Нет. Не уйдете. Никуда не уйдете! — заверил Кольцов.

— Бывает, что и уходят, — сказала Юля.

— Не выпущу! — поклялся Кольцов.

Юля тронула машину со стоянки.

Когда они выехали из туннеля под проспектом Калинина и свернули возле памятника Гоголю в переулок, Кольцов спросил:

— Что же вы молчите?

В конце переулка Юля повернула налево. Потом направо. И остановилась возле дома Ирины.

— Что же вы молчите? — повторил свой вопрос Кольцов.

— А может, не стоит продолжать этот разговор? — спросила Юля.

Кольцов взял ее руку и прижал к губам. Рука у Юли была мягкая, душистая, сухая и теплая. Он несколько раз поцеловал ее длинные пальцы и сказал:

— Если так, то все ясно. Но я сделал правильно, что открылся. И помните, это надолго. Может, даже на всю жизнь…

— Я же замужем, Сергей Дмитриевич, — сказала Юля.

— Это не имеет никакого значения.

— Для вас?

— И для вас.

— Вы большой ребенок, — ласково улыбнулась Юля. Но руки своей не отняла. — Расскажите лучше, как идет у вас работа.

— Идет.

— Это хорошо… Вы довольны?

— Я люблю вас!

— Я верю. И не надо больше об этом, — попросила Юля.

Но Кольцова уже нельзя было остановить.

— Милая! Родная! — тихо проговорил он дрогнувшим голосом. — Поговорите со мной. Ведь я скоро уеду. Сделаю этот дурацкий доклад — и уеду. И возможно, никогда-никогда больше не увижу вас. А ведь вы для меня единственная. Второй такой нет на всем белом свете. Мне, я думаю, повезло не меньше, чем Рею Девису. [1] Рей Девис — американский ученый-физик.

Юля засмеялась:

— Такого мне еще не говорили.

— И тем не менее никому ведь больше не удалось поймать нейтрино. А вы знаете, когда я понял, что назад для меня хода нет?

Юля не ответила.

— Уже тогда, когда встретил вас на станции. А когда вы полоскались в саду, мне показалось, что я брежу, — вспоминал Кольцов. — Я до сих пор помню все до мелочей. Сад был черным. Окно светилось желтым. Вода в бочке поблескивала синим. А туман стелился, как грушевый цвет.

— А вода в кадке была удивительно мягкая! — вспомнила Юля.

— А меня хозяйка потом ругала, почему я у нее теплой воды не попросил.

— Я совсем тогда не озябла.

— И это помню. Я стоял рядом с вами и чувствовал ваше тепло. Вы вообще тогда были ближе ко мне.

— Тогда все было естественно. И в саду. И на танкодроме.

— А теперь?

— Вы тоже стали другим. Вы считаете, что у вас теперь появились права. Я это почувствовала. И мне, очевидно, не надо было с вами встречаться. Но в таком случае я потеряла бы вас из виду. Не могла бы следить за вами. А я боюсь за вас.