Приключения-74

Удачно проскочили белую гриву. Промельнули первые мысы. Еще минута — и исчезла с глаз последняя стоянка с допотопным балаганом и догоревшим костром, с надписью на толстой ели. А впереди, зажатый тисками могучей тайги, еще пуще злобился Селиткан.

Ветер дул попутный. Река забавлялась плотом: кидала к берегам, зарывала в волны, набрасывала на подводные камни, расшатывала и без того непрочное суденышко. Люди не отходили от весел, одолевая как могли кривуны. Словно на экране, сменялись в быстром беге пейзажи. Давно остались позади первые страшные минуты. За ними незаметно, легко, как в забытьи, прошли часы и десятки километров пути. Люди поверили в себя, в плот, в реку. Острее стали их зрение и слух. Мышцы на руках онемели от напряжения.

За кривуном неожиданно показался широкий плес. Река за сливом потеряла бег, разлилась далеко тиховодиной. Ну как не обрадоваться! Руки размякли, отстали от весел, на душе отлегло. Теперь можно было передохнуть, не причаливая к берегу. Вспомнили про еду.

— Хорошо пронесло, зря боялись, — говорил Хорьков, устраиваясь на помосте и заталкивая кусок сухой рыбы в рот.

— Но радоваться еще рано, — отвечала Татьяна.

— Неужели ты и теперь сомневаешься?

— Нет, я боюсь верить, боюсь еще раз обмануться.

И все-таки путники почувствовали облегчение. Синеющая даль, куда нес их полноводный Селиткан, теперь казалась доступной.

Дождь перестал. В облаках появились прорывы, выглянуло солнце. Темные ели и береговые стланики заблестели разноцветными огнями в бесчисленных каплях воды. Воздух потеплел, и над таежной синевой, залитой ярким светом, заклубился туман.

За плесом река неожиданно сузилась, и путники услышали ее предупреждающий рев. Все схватились за весла. Лицо Хорькова окаменело от напряжения.

— Слушай! — крикнул он встревоженно.

Плот подхватило течением, окружило наносником. Потемневшая вода, врываясь в горловину, набрала скорость и вдруг, споткнувшись о подводные камни, вздыбилась, как заарканенный зверь, и, взметнувшись, упала в глубину, на торчащие из пены обломки камня. Суденышко взлетело на край мутного горба и скользнуло в пустоту. Плот пронесся мимо черной глыбы на расстоянии вытянутой руки, но корму ударило, накрыло вершиной свалившейся в омут лиственницы. Кто-то неистово закричал, ударившись о сучья лиственницы.

Всех окатило буруном. Лиственница, к счастью, зацепилась корнями за камни, отстала, а плот понесло дальше. Хорошо, что рюкзаки были привязаны к бревнам. Селиткан метался в теснине скал, срезая поросшие лесом берега, нес плот с головокружительной быстротою. Люди стояли у весел, гребли, силясь подчинить израненное суденышко своей воле.

Уже вечерело. С востока давил сумрак. Просторнее становилось в ущелье, и река будто присмирела. Но вот впереди неожиданно показался обрывистый остров, рассекавший своим изголовьем реку почти пополам. Все насторожились. Издали еще труднее было определить, куда сворачивает основное русло реки. Пока держались середины. Течение становилось быстрее.

— Бери вправо! — крикнул Хорьков.

Река действительно больше разливалась вправо.

Боковая стремнина легко подхватила плот. Но за поворотом Селиткан неожиданно сузился, понесся быстрее. Перед глазами путников, слегка наискосок, перегораживая реку, вырос завал из подмытых и свалившихся с острова огромных лиственниц, часть деревьев корнями еще держалась за остров. Поток в бешеном разбеге налетал на завал, бушевал над ним, кипел, как в пороге. На быстрине плот вышел из повиновения.

— Ложись! — прогремел голос Хорькова.

Сильный толчок снизу. Плот бросило на что-то твердое, и он с треском разлетелся на бревна, исчез под навесом. Людей и рюкзаки смыло в воду.

Бориса ударило спиной об лесину, и он повис над потоком, зацепившись телогрейкой между двумя лиственницами. Остальных пронесло дальше. Татьяна беспомощно билась в потоке, захлебываясь. Абельдина выбросило на мель, и он видел, как Хорьков поймал Татьяну, как вытащил ее на берег и снова бросился в воду. Вода уносила рюкзак с материалом. Виктор Тимофеевич догнал его и, преодолевая бешеное течение, пытался прибиться с грузом к краю переката, но поток нес его дальше, на скалу. Он вовремя повернул назад. На воде сбросил с себя телогрейку, начал борьбу с течением, не выпуская из рук рюкзака. Так он и скрылся с глаз Абельдина, унесенный мутным Селитканом за утес.

Татьяна пришла в себя. Подошел Абельдин.

Мокрые, озябшие, они побежали искать Бориса, зная, что его не пронесла река. А тот с ушибленной спиною все еще висел на лесине, ухватившись руками за сучья, не в силах подняться. Татьяна кое-как по бревнам добралась к краю завала и, рискуя сорваться в поток, подала Борису шест, помогла вылезти на лесину, а затем на берег.

Теперь оставалось разыскать Хорькова. Они поднялись на верх скалы, обрывающейся стеной к Селиткану. Отсюда хорошо было видно ущелье. Река в бешеной горячке неслась дальше, металась от одного берега к другому, вся заваленная наносником, сдавленная мысами. Она уходила на запад, рассекая острым лезвием безбрежную синеву тайги. Никого нигде не было видно. Все знали, что Хорьков хороший пловец и для него река не могла быть опасна. Покричали со скалы, дали ему о себе знать и, спустившись к реке, решили разжечь костер и на берегу дождаться Виктора Тимофеевича.

С людьми осталось то, что было на них. Ни топора, ни котелка, ни рюкзаков — все отобрала река. Натаскали дров, ждали — вот-вот подойдет Хорьков. Они не представляли себя без него в этой глуши. И вдруг страшная мысль — неужели утонул? Все как-то сразу были поражены этой мыслью. Путники не стали разжигать костер, ушли вниз по берегу. Они кричали, звали, ждали на поворотах, но Хорьков не появлялся.

Река хранила страшную тайну. А люди еще верили, что Хорьков жив, что он где-нибудь близко, вероятно, раненный, нуждается в помощи и не может дать о себе знать. Они то спускались далеко вниз по берегу, жгли костры, прислушивались к плеску воды, то возвращались снова к скале, подавленные несчастьем.

Ночь прошла в тревожном ожидании. Никто не спал. То во мраке где-то за рекою чудился человеческий крик, то будто кто-то плескался в воде, то слышались знакомые шаги по лесу. Но Хорьков не пришел, не откликнулся, не позвал к себе. А река, будто свершив свое дело, утихомирилась, стала отступать от берегов. Улеглись уставшие в пляске буруны.

Путникам казалось, что все снова восстало против них, только теперь не от кого было услышать совета, подбадривающего слова, до всего надо было додуматься самим. Они еще плохо ходили на своих израненных ногах, у них не было продуктов, опыта, воли. А до поселений далеко, ой как далеко, что даже трудно представить.