Приключения-84

Мне не терпелось покинуть площадь, над которой высился этот священный храм.

Мы миновали немало улиц и переулков. То шли вперед, то возвращались назад. Путь нам указывали прохожие. Я обращался лишь к тем из них, которые казались мне благожелательными, а они-то, как я вскоре понял, отвечали мне наобум, лишь бы отвязаться. Неужели в этом огромном городе нет ни единого порядочного человека?!

Я выбился из сил от бесцельного хождения и от голода. Что уж говорить о моей маленькой Ширин! Но после того, как я сообщил ей, что идем мы к папе, девочка готова была перенести любые невзгоды. Она молчала, не жаловалась, не просила есть, хотя я видел, что ее уже пошатывало от слабости.

Отчаявшись вконец, я подошел к слепому, который, приткнувшись к стене, стоял с протянутой рукой, и спросил:

— Дедушка добрый, куда отправляет полиция задержанных людей?

— В тюрьму отправляет, сынок, — ответил он ласково.

— В тюрьму! — воскликнул я, будто меня укололи в самое сердце.

Слепой поднял на меня пустые глазницы.

— Кого забрала полиция, мальчик? — спросил он.

— Отца, — убитым голосом ответил я. — Его забрали вчера, когда он выходил после вечерней молитвы из мечети.

— Откуда ты и как тебя зовут?

И я рассказал этому слепому — первому, кто пожелал выслушать меня, — о себе и обо всем, что мы пережили.

— Ладно, — сказал старик и пошамкал беззубым ртом. — Я помогу вам найти вашего отца, дети. Но в Коране сказано, что каждый труд должен быть вознагражден.

В тот миг я был согласен на все.

— Говорите, — сказал я.

— Вы будете ходить со мной. До той поры, пока отец ваш не выйдет из тюрьмы, вы будете моими детьми. Дело нетрудное: я буду петь священные песни, а вы — стоять около и грустно глядеть на прохожих.

Старик ощупал меня и удовлетворенно кивнул головой.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.

— Двадцатый, — ответил я. И добавил: — Я уже взрослый. Мне стыдно попрошайничать. У себя дома я работал в поле.

Он провел вялыми пальцами по моим рукам.

— Ничего, — сказал старик. — Тонкие руки. Мы еще подвяжем правую, будто она переломана.

— Нет, — сказал я, — ни за что!

Но он продолжал, словно не слыша моих возражений.

— Питание, жилье я вам обеспечу. Да и ремесло мое не из последних. Сыты будете, одежонку вам справлю.

Мне стало так больно, что я готов был заплакать. Неужели мы пришли в эту страну, которую отец не однажды называл обетованной, для того, чтобы нищенствовать?

— Ой, как есть хочется! — тихо произнесла Ширин.

— Умница, девочка, — сказал нищий.

Он достал из своей сумки свежую лепешку и протянул нам. И я уступил.

Прежде всего слепой нас накормил. К лепешке он добавил по изрядной порции лагмана, который продавался рядом в харчевне. Потом мы пошли к тюрьме. Она была отгорожена от мира высоченной глиняной стеной. Здесь, как сказал наш нищий опекун, содержались политические преступники.

Старик быстро переговорил с дежурным и сообщил, что отец наш арестован по подозрению в том, что является большевистским лазутчиком.

— Обвинение тяжкое, как все смертные грехи, воедино собранные, — заключил со вздохом слепец.

Мне стало страшно от этих слов, и даже неприязнь к старцу шевельнулась, хотя я понимал: не он виноват в том, что случилось с отцом.

— Папу хочу увидеть! — закричала Ширин.

— Папу увидеть пока нельзя, девочка, — неожиданно по-доброму отозвался усатый дежурный. — Если хочешь убедиться, что он жив-здоров, дай какую-нибудь свою вещичку. Я передам ее твоему отцу, он успокоится и в ответ пришлет что-нибудь вам.

Я сразу же снял с головы тюбетейку и отдал дежурному. Он внимательно изучил ее и просунул под подкладку палец, потом подозвал солдата и что-то быстро сказал ему. Тот нехотя удалился. Вернулся он четверть часа спустя и передал нам через дежурного отцовскую бархатную тюбетейку.

Наш опекун-слепец рассыпался в благодарностях, и я заметил это, положил дежурному в ладонь несколько монет.

Затем мы пошли к нищему. У него был собственный дом из четырех комнат и кухарка-старуха. Судя по всему, беден он не был. Что же в таком случае заставляло его заниматься позорнейшим промыслом? Очень скоро я все понял сам.

Мои обязанности состояли в том, чтобы служить нищему поводырем: прежний его поводырь сбежал, и, вспоминая о нем, старик осыпал его голову проклятиями. Так вот, я приводил старика на людный угол, и начиналось представление. Ширин в лохмотьях, растрепанная усаживалась у ног попрошайки. Он заводил гнусаво песню-молитву, а я быстренько переодевался в ближайшей подворотне в платье учащегося медресе (чистый халат и чалму я прятал в мешке), появлялся на углу и, подходя поочередно к каждому из нищих — а их с утра здесь скапливалась уйма, — говорил им, как научил меня мой хозяин-слепец:

— Я прислан сюда благостным муфтием для того, чтобы сообщить вам: собирать подаяние на этом углу имеют право лишь слепые. Впрочем, если вы желаете, вас могут с благословением муфтия в угоду аллаху ослепить. Тогда стойте здесь с протянутой рукой, сколько вам захочется!

Достаточно было мне после этих слов сделать вид, что я ищу глазами полицейского, как нищие, подобрав полы халатов, уносились кто куда.

И мой хозяин, слепота которого сомнений не вызывала, оставался один.

К полудню мешочек, привязанный к его поясу, наполнялся монетами, и, сгорая от стыда, я получал нашу с сестренкой долю: малую толику того, что собрал старик.

Было невыносимо видеть, как на Ширин бросают взгляды сотни людей: кто сочувственные, кто брезгливые.

Прошло несколько дней, и обстановка на нашем углу изменилась. Появились откуда-то слепцы, самые подлинные; угрозы мои были теперь бессмысленны. Тогда старый хитрец и жадина придумал другую уловку. С помощью мазей и красок изображал он на моем лице и руках глубокие язвы и давал мне колокольчик, каким возвещают о своем приближении прокаженные. Едва я показывался из-за угла, как нищие бросались врассыпную — и зрячие и слепые, а я усаживался, как научил меня мой хозяин, в тени и ставил в трех шагах от себя жестянку для подаяний. Если о дно стучала монета, я должен был благодарно кивнуть головой. Старик же наш, посадив у своих ног Ширин, оставался по-прежнему на самом бойком месте, и дела его шли блестяще. Я тоже, к удивлению своему, собрал к обеду тридцать монет. Они казались мне грязными.

В пятницу был базарный день, и старик после утреннего намаза сказал:

— Сегодня, сынок, будь особенно усерден. Дрянные попрошайки сбегутся в город со всех окрестных селений. Разгоняй их, а если не побегут, плюнь на кого-нибудь.

Он мерзко захихикал. Эти слова переполнили чашу моего терпения.

— Нет! — закричал я так, что прибежала со двора старуха кухарка. — Хватит! Я человек честный и хочу зарабатывать деньги честно!