Приключения-84

Вчера у переправы жена какого-то богача — он прибыл к границе в автомобиле и ожидал, пока подадут паром, — заметила попугая и приблизилась к нам.

— Ах, какая красивая птичка! — воскликнула эта госпожа, по-детски кривя накрашенные губки.

— Обратите внимание и на хозяйку этого попугая, ханум, — сказал, смеясь, золотозубый господин. — Эту девочку причесать и приодеть, она затмит многих красавиц Востока!

Но госпожу это замечание разозлило.

— Обезьяна и в парчовом платье останется обезьяной, — презрительно произнесла она. Но на Ширин посмотрела ревниво, не скрывая неприязни.

Сестра моя, услышав разговор, сперва покраснела, потом на глаза ее навернулись слезы.

— Да, у меня нет, как у вас, шелков и золота, — сказала девочка, — но я не сделала вам, ханум, ничего плохого. Зачем вы обижаете меня?

— Умолкни, негодница! — вмешался отец. Он тут же обратился к богатой госпоже: — Простите ее дерзость, ханум. Дитя не ведает, что говорит.

— Дома меня никто не посмел бы назвать обезьяной, — упрямо повторила Ширин.

Отец, взяв Ширин за руку, хотел увести ее.

— Постойте, — приказала госпожа. Она небрежно достала длинными пальцами из своей сумочки золотую монету и протянула отцу. — Возьмите, а мне отдайте попугая.

— Зачем он вам? — воскликнула Ширин и спрятала птицу у себя на груди.

— Я оторву ему голову, вырежу язык и прикажу изжарить, — сказала госпожа, засмеявшись.

Золотозубый мужчина захохотал во всю глотку, захлопал в ладоши:

— Браво, ханум! Блестящая острота!

— Не отдам! — закричала Ширин.

— Возьми-ка денежку, девочка, — предложила госпожа ласково. — За нее тебе дадут красивое платье и черепаховый гребень.

Ширин, взяв монету, швырнула ее в реку.

— Ты дрянь! — в гневе крикнула госпожа.

— Этого попугая не купить за все ваше золото! — воскликнул и я, радуясь и своей собственной смелости, и поступку сестры.

Богатая госпожа даже затряслась от злости. Родинка на ее щеке заплясала, как испуганная муха. Она что-то быстро сказала золотозубому господину на незнакомом мне языке. Тот кивнул головой, решительно приблизился к Ширин и протянул руки, намереваясь забрать попугая.

Отец с другой стороны двинулся ему на помощь. Ширин, отчаянно вскрикнув, выпустила птицу. Попугай, словно понимая, что ему грозит, взлетел и вскоре скрылся.

Это казалось чудом, но на другом берегу попугай нашел нас и вновь опустился на плечо Ширин. Даже отцу, кажется, стало совестно, хотя он ничем не показал, что заметил попугая. Но что-то переменилось и в отце за это время. Ведь он смирился с присутствием Бахрама и делил теперь нашу скудную пищу на четыре доли.

Так мы шли еще месяца три, пока не оказались в богатом городе Басре, переполненном купцами и паломниками. Вместе с ними погрузились мы на старый-престарый пароход. Купцы ушли наверх, в просторные каюты, а толпа паломников, толкаясь, скатилась в трюм и заняла там железный пол.

Время будто остановилось. Я не видел теперь ни неба, ни света: выходить на палубу нам строго-настрого запретили. Вокруг стонали старики и больные. Воздух в трюме был невыносим. Даже отец изнемог от духоты и тоски. Он и молился не так усердно, как прежде.

Лучше всех чувствовали себя Ширин и Бахрам. Они нашли своих сверстников и вместе с ними играли, даже смеялись. Детство всюду детство.

Наконец наша плавучая тюрьма остановилась, как я узнал впоследствии, в порту Джидда. По календарю наступила уже глубокая осень, но здесь было знойно, пыльно. И все же мир, полный света и звуков, показался мне прекрасным. Слившись с огромной, оборванной, грязной толпой, мы отправились в Мекку и вскоре пришли в святая святых и увидели обычный захудалый город с унылыми, немощеными улицами, невзрачными домишками и множеством людей в белых чалмах. То были счастливцы хаджи [15] Xаджи — такое звание получает человек, совершивший паломничество в Мекку. , которые только-только обрели это звание.

Отец наш сразу же заторопился куда-то, а нас оставил на улице, приказав, чтобы мы сидели в тени и никуда не уходили. Он исчез, как в яму провалился. Мы извелись, ожидая его, а мне, что таить, еще и обидно стало: сколько мучений принял, так уж хоть бы взглянуть одним глазом на дворец. Наверное, выражение лица моего говорило об этом достаточно красноречиво, так как юноша-послушник приблизился к нам.

— Если золотой у тебя найдется, я тебе быстренько все устрою. А так будешь ждать, пока не облысеешь, — сказал он.

Я остолбенел, настолько поразила меня эта речь. Где, как не в этом приюте добродетели, должно быть все честно и свято! И вдруг опять то же — взятка!

— Обойдусь без вашей Каабы! — сказал я грубо.

— Как хочешь.

Юный служитель аллаха пожал плечами, делая вид, что уходит.

Я едва не расплакался от огорчения. Меня выручил Бахрам. Он достал из-под языка золотую монету и протянул ее мне.

— Иди, посмотри Каабу, — произнес он.

Я обрадовался, а потом удивился:

— Откуда у тебя деньги?

Он хитро сморщил свое темное личико.

— Забыл, как Ширин бросила в воду монету?

Я догадался:

— Ты за ней нырнул и достал?

Бахрам еще раз лукаво мне подмигнул.

Я благодарно обнял его за худенькие плечи, отдал послушнику золотой и ушел с ним.

Парень, как я скоро понял, оказался совсем не послушником, а обыкновенным проходимцем, который кормился у стен святыни. Но он не обманул. Прежде всего сводил меня, как полагается, в баню, принес чалму и белое одеяние.

Я облачился и стал похож на всех паломников. В таком виде я вошел в священный дворец через боковую, неприметную дверцу. Ее открыл служка, которому мой опекун что-то шепнул. Затем они исчезли.

Дворец был переполнен. Я едва втиснулся между двумя плотными мужчинами и стал делать то, что и они. Молитвенные обряды были мне знакомы. Люди вставали — и я поднимался. Люди падали на землю — и я падал.

Вид у всех был странен: глаза прикрыты, губы дрожат, беспрерывно шевелятся. Мне подумалось, что каждый из них уверен: здесь, в Каабе, вымолит для себя пропуск в рай.

Молебен тянулся бесконечно, и я устал. Я развлекался тем, что в подходящий момент разглядывал дворец, который был внутри действительно очень красив. На стенах золотом и серебром были начертаны изречения из Корана. Стены отражали все, как зеркала. Приглядевшись, я и себя увидел среди молящихся и от неожиданности вздрогнул. Лик мой был печален. Я похудел и выглядел старцем: нос удлинился, глаза запали.

Я загрустил, и в это время молебен окончился. Все не торопясь благоговейно подходили к священному камню, прикладываясь к нему. Подошел и мой черед.

Передо мной оказался отрок с маленькой головой на тонкой шее. Он пытался, но никак не мог дотянуться до камня: росту не хватало. Отрок открыл было рот, хотел, кажется, кому-то пожаловаться, но длиннобородый старец, который наблюдал за обрядом, произнес, благоговейно прикрыв глаза: