Сергей Алексеев - Утоли моя печали

Голландец вначале не мог вымолвить ни слова и, когда прошел шок, упал в овес, кричал, плакал и царапал землю, после чего случился нервный припадок. Гюнтер бегал по полю и смеялся со страшным оскалом. Вохмин же был уверен, что убитый переводчик Николай Кузминых не иначе как оборотень, но, чтобы не распускать дурных сплетен по городку, поделился своими соображениями только со следователем. Дело в том, что дядя Николая, Алексей Владимирович, был директором студеницкой школы, человеком уважаемым, и егерь когда-то у него учился.

Получалось, что похмельный Вохмин не так уж далек от истины, ибо и Гюнтер утверждал, что в оптический прицел он точно видел морду зверя, идущего на задних лапах.

Сомнений и разнотолков тут было достаточно. Если охотник стрелял, по сути, навскидку, успел ли он что-то рассмотреть? Даже в оптический восьмикратный прицел, поскольку самому опытному снайперу требуется не менее секунды, чтобы поймать цель в зону видимости, а потом и в перекрестье? Скорее всего здесь сработал психологический обман зрения: голландец хотел увидеть медведя, думал о нем, искал глазами и мог увидеть его в любом темном предмете, что часто и происходит с охотниками. К тому же он первый раз в жизни ходил на такого зверя, а как показал следственный эксперимент, стрелком Гюнтер оказался заурядным Из десяти выстрелов, произведенных им при повторе ситуации, голландец попал в мишень всего раз, и то по краю Так что его трагическое попадание можно было отнести к разряду рокового случая.

По крайней мере в этой части события действия голландца логически объяснялись и не вызывали особенных подозрений. Иное дело – сам потерпевший. Во-первых, почему он появился на этом поле, когда должен был находиться в трех километрах отсюда, за лесным массивом на овсах, посеянных специально для подкормки зверей? Переводчик вышел на охоту с другим иностранцем по имени Эдгар примерно на час раньше, чем Гюнтер и Вохмин. Пути их никак не могли пересечься, ибо тогда следовало идти через лес, где нет ни тропинок, ни дорог. Что заставило Николая Кузминых продираться сквозь густую тайгу на колхозное поле, оставив подопечного иностранца одного на кормовой площадке? Знал ведь, что нельзя появляться в овсах, где идет охота, и все равно полез. Будто смерти искал…

Эдгар же ничего толком сказать не мог, хотя имел возможность объясняться с переводчиком как угодно – Николай отлично владел четырьмя языками, в том числе голландским. Он уверял, что Кузминых запрещал разговаривать на охоте, и они сидели на лабазе молча, поджидали, когда на овсы выйдет медведь, который уже трещал где-то поблизости. Когда немного рассвело, переводчик неожиданно сделал какой-то не совсем понятный знак – то ли показывал пальцами, что идет медведь, то ли хотел сказать, что сам куда-то пойдет. Через две минуты он опять же знаком приказал Эдгару сидеть, сам же осторожно спустился с лабаза и скрылся в лесу. Иностранец решил, что Николай пошел искать трещащего в ельнике зверя, и послушно сидел до семи утра, пока за ним не пришли. Он сделал единственное нарушение в отсутствие переводчика – стал курить на лабазе, что категорически запрещалось.

Пять его окурков были собраны и приобщены к делу.

Кузмин считался опытным охотником и, разумеется, никогда бы не полез в тайгу искать там выходящего на жировку медведя: зверь услышит и почует человека много раньше, чем он, и бесшумно уйдет. Ответить на вопрос, почему он пошел через лес на колхозное поле, мог бы только сам Николай, который теперь лежал в земле на старом кладбище в городе Угличе Ярославской области, где его похоронили по настоянию дяди рядом с родителями, погибшими в автокатастрофе пять лет назад.

Можно было сослаться на судьбу, закрыть глаза на некоторые странности и нестыковки в материалах дела, – и не на такое закрывали! – отправить его в суд, написать для начальства подробный отчет и забыть эту печальную историю. Однако чем дольше Бурцев жил в Студеницах, тем сильнее ощущал интерес к этому делу: будто магнитом тянули к себе две эти личности – подозреваемый и потерпевший. Здесь, в благостном покое, не в пример Карабаху, еще дорого ценилась человеческая жизнь, еще привлекало к себе таинство ее существования… Растрескавшиеся, как пятки от дальних дорог, чувства неожиданно обнажались, становились тонкими, как вездесущая паутина бабьего лета.

А вообще-то ему просто хотелось пожить здесь лишние две-три недели, что Сергей тщательно скрывал от самого себя, и больше для собственного оправдания послал в Москву запросы на имеющуюся оперативную информацию по Николаю Кузминых и Гюнтеру. Интересными казались любые сведения, связанные с жизнью этих людей. Например, по какому злому року, по какому несправедливому и случайному стечению обстоятельств получилось так, что молодой, здоровый и образованный парень – закончил факультет иностранных языков педвуза – вдруг так глупо гибнет и ложится рядом со своими родителями на угличском кладбище? И его родители тоже уходят из жизни смертью такой же случайной и глупой! Что это? Судьба? Проклятие, висящее над семьей?

Конечно, никакая спецслужба не даст подобной информации; за нею нужно обращаться к астрологам, предсказателям или… к оставшимся в живых Кузминых. Например, обстоятельно расспросить дядю Николая, его сестру, однако Бурцев не хотел лишний раз травмировать этих и так измученных горем людей. Местный следователь, побывавший в их доме, предупредил, что там еще очень тяжело переживают потерю и справедливо никого не принимают, в том числе и работников правоохранительных органов. По сведениям словоохотливых горожан, знающих все и вся, семья Кузминых жила скромно, без излишеств и выделялась в среде простых людей только образованностью. Это была типичная провинциальная интеллигенция, корнями своими уходившая – и это было любопытно! – в старообрядчество. Бурцев определил для себя, что в определенный момент он обязательно нанесет свой визит к ним, и оттягивал его лишь потому, что ждал оперативной информации.

На Николая Кузминых сведения пришли быстро, и, едва с ними ознакомившись, Сергей ощутил знакомую, распирающую грудь энергию. Не таким уж простым был этот переводчик охотничьего клуба, и вряд ли погиб он от ошибочного выстрела…

Родился Николай в Архангельской области, в селе, где и на самом деле лет триста жили старообрядцы, когда-то спрятавшись от церковного и царского наказания. Детство его прошло в маленьком провинциальном городке, однако когда Николай закончил школу, родители переехали в Мытищи Московской области, так что он был «домашним» студентом. Отец с матерью погибли, когда он сдавал госэкзамены в пединституте. Авария произошла на трассе в районе Наро-Фоминска, и сведения о ней в присланных материалах были слишком скупыми. Старший Кузминых превысил скорость, не справился с управлением, и машина, слетев с асфальта, ударилась в бетонное основание рекламного щита. Тут было много вопросов, но самым главным Бурцеву показался один: почему их схоронили в Угличе, где Кузминых никогда не жили и не имели там родственников?