Виктор Точинов - Дороги, которые нас выбирают

— Ах, мне так страшно! — слегка манерничая, произнесла Соня, самая старшая из сестер Королевых; недавно этой здравомыслящей и рассудительной барышне исполнилось целых одиннадцать лет

— Ты смотри же, не говори маме, — сказала Катя сестре.

Девочки стояли на лестнице, ведущей наверх, к гостевым комнатам. Недавно, буквально только что, они стали обладательницами загадочной и страшной тайны, — подкравшись к двери и подслушав разговор брата Володи — гимназиста-второклассника, приехавшего на рождественские каникулы — с его товарищем и соучеником Чечевицыным, гостящим у Королевых.

О, что они узнали!

Мальчики собирались бежать куда-то в Америку добывать золото; у них для дороги было уже все готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания огня, компас и четыре рубля денег. Они узнали, что мальчикам придется пройти пешком несколько тысяч верст, а по дороге сражаться с тиграми и дикарями, потом добывать золото и слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские разбойники, пить джин и в конце концов жениться на красавицах и обрабатывать плантации. Володя и Чечевицын говорили и в увлечении перебивали друг друга. Себя Чечевицын называл при этом так: «Монтигомо Ястребиный Коготь», а Володю — «бледнолицый брат мой».

— Может, все-таки расскажем маме? — предложила рассудительная Соня.

— Никак нельзя, Сонечка, — отвергла предложение Катя. — Володя привезет нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты скажешь маме, то его не пустят.

Соня не нашла, что возразить против столь серьезного резона, — и великую тайну решено было сохранить.

Гимназист Чечевицын, гостящий у них, был, без сомнения, личностью незаурядной и замечательной. Он был угрюм, все время молчал и ни разу не улыбнулся. Девочки, глядя на него, сразу сообразили, что это, должно быть, очень умный и ученый человек. Он о чем-то все время думал и так был занят своими мыслями, что когда его спрашивали о чем-нибудь, то он вздрагивал, встряхивал головой и просил повторить вопрос.

Пока сидели за чаем, он обратился к сестрам только раз, да и то с какими-то странными словами. Он указал пальцем на самовар и сказал:

— А в Калифорнии вместо чаю пьют джин.

После чая мальчики сели у окна и стали о чем-то шептаться; потом они оба вместе раскрыли географический атлас и стали рассматривать какую-то карту.

— Сначала в Пермь… — тихо говорил Чечевицын… — оттуда в Тюмень… потом Томск… потом… потом… в Камчатку… Отсюда самоеды перевезут на лодках через Берингов пролив… Вот тебе и Америка… Тут много пушных зверей.

— А Калифорния? — спросил Володя.

— Калифорния ниже… Лишь бы в Америку попасть, а Калифорния не за горами. Добывать же себе пропитание можно охотой и грабежом.

Чечевицын весь день сторонился девочек и глядел на них исподлобья. После вечернего чая случилось, что его минут на пять оставили одного с девочками. Он сурово кашлянул, потер правой ладонью левую руку, поглядел угрюмо на Катю и спросил:

— Вы читали Майн-Рида?

— Нет, не читала… Послушайте, вы умеете на коньках кататься?

Погруженный в свои мысли, Чечевицын ничего не ответил на этот вопрос, а только сильно надул щеки и сделал такой вздох, как будто ему было очень жарко. Он еще раз поднял глаза на Катю и сказал:

— Когда стадо бизонов бежит через пампасы, то дрожит земля, а в это время мустанги, испугавшись, брыкаются и ржут.

Чечевицын грустно улыбнулся и добавил:

— А также индейцы нападают на поезда. Но хуже всего это москиты и термиты.

— А это что такое?

— Это вроде муравчиков, только с крыльями. Очень сильно кусаются. Знаете, кто я?

— Господин Чечевицын.

— Нет. Я Монтигомо, Ястребиный Коготь, вождь непобедимых.

Маша, самая младшая из сестер, поглядела на него, потом на окно, за которым уже наступал вечер, и сказала в раздумье:

— А у нас чечевицу вчера готовили.

…До двух часов следующего дня, когда сели обедать, все было тихо, но за обедом вдруг оказалось, что мальчиков нет дома. Послали в людскую, в конюшню, во флигель к приказчику — там их не было. Послали в село — и там не нашли.

По счастью, в селе случился в тот день полицейский урядник Ярохин, приехавший в сопровождении двух нижних чинов расследовать смертоубийство крестьянина Овсянникова В. И., случившееся на свадьбе его сына Овсянникова И. В. Никаких пинкертоновских подвигов от Ярохина не требовалось: надежно связанный убийца уже сидел в чулане, свидетелей набиралась полная горница, оставалось только заполнить бумаги и доставить преступника в уездную тюрьму.

Узнав о пропаже мальчиков, урядник отложил почти завершенное следствие, уселся в свои розвальни и двинулся в усадьбу Королевых. Следом верхами двигались двое нижних чинов.

Беседовал урядник с родителями в столовой, одновременно заполняя какую-то бумагу. Спрашивал про Парамоновский лес — большой, дни напролет блуждать можно — и начинавшийся буквально в версте от имения.

Мамаша Королева плакала.

Старшие девочки переглядывались. Золотой песок и слоновая кость казались им все менее привлекательными…

Бешеная скачка перевалила на шестую милю, когда лошадь Боба Лагарры поскользнулась на мшистом валуне и сломала переднюю ногу.

Лагарра пристрелил ее и бандиты занялись каждый своим делом: Боб снимал с кобылы упряжь, Акула Додсон о чем-то размышлял, поигрывая рукоятью кольта. Боливар, каурый жеребец Акулы Додсона, тут же принялся щипать траву, благодарный за недолгую передышку.

Грабители остались вдвоем: третий член шайки, индеец-полукровка Джон Большая Собака, лежал далеко позади, у водокачки, не разминувшись головой с пулей, выпущенной из винчестера охранником почтового вагона.

Затылка у Собаки не стало, а его мозги расплескались пятном не менее ярда в длину. Собачья смерть во всех смыслах… Но компаньоны покойного не грустили о нем ни секунды. Едва лишь душа Собаки полетела к Маниту, а его мозги к рельсам и шпалам, — доля каждого из двоих уцелевших выросла на одну шестую.

Не стоило бы разоблачать застреленную кобылу, снимая с нее уздечку, седло и прочие лошадиные путы и вериги, достаточно было бы отвязать брезентовый мешок с добычей. Но оба понимали: лучше потерять немного времени, но не оставить следов.

Лагарра, как истинный мексиканец, отличался склонностью к позерству, к трескучим фразам и эффектным жестам… И к безвкусно-роскошной лошадиной упряжи: пышная бахрома, золоченые бляшки, наклепанные повсюду. И его, Лагарры, многочисленные серебряные монограммы, из множества переплетенных букв. (Боб, как и прочие мексикашки, являлся носителем целой грозди имен: Борхес-Антонио Ледехас ла Гарра Делькон, — Акула Додсон выслушал, хмыкнул, и тут же забыл, сократив до Боба Лагарры.)