В Слесарев - Геймекер

Отполированная временем бронза, ласкала кожу. Бросалось в глаза, что тонкая, можно сказать витиеватая работа не соответствовала дешевизне использованного материала.

Объемный, полнотелый крест, на металлическом теле которого виднелись причудливо переплетенные прожилки потемневшего от горя дерева, контрастировал с нарочито искаженными, как бы невесомо-парящими подкрестными фигурами. Композиция передавала трагизм и экспрессию момента. Несколько излишняя массивность, вероятно, олицетворяла тяжесть грехов человеческих, давящих на плечи Спасителя.

На нижнем ребре реликта стояли несколько затертых клейм, размером с горошину. Вещь явно делали на заказ. Она кричала о запоздалом смирении и покаянии владельца. Образ стоящего на коленях человека, истово молившегося в ночи при тусклом свете лампадки, словно впечатался в ее фактуру.

– Что же ты нагрешил то так, окаянный! – с нежностью подумал Климентий о владельце распятия. – Сколько же веков в кипятке тебе светит?

Он ощутил не слишком уместное участие, происходившее не столько из общего альтруизма, сколько из чувства благодарности судьбе за преподнесенный подарок. Немедля отпустив ни мало его не касавшиеся грехи, Клим принялся рассматривать попавшее к нему изваяние.

В свое время через руки Михалыча прошло немало старых артефактов, пока однажды, связавшись «не с теми» клиентами, он попал в долги. Его поставили на счетчик, и когда месяцев через семь ему удалось выйти из дела, на радостях, (несмотря на немалые финансовые потери и сломанные ребра) он дал зарок никогда больше не связываться с антиквариатом.

Однако, трудно порвать с грехами юности. Увидев распятие и почувствовав, как старая бронза полновесно легла в ладони, он понял, что нарушит обет и оставит себе этот темный, опасный сгусток материи, вместивший в себя страсти многих веков.

Имея за плечами немалый опыт, Михалыч определил его как испанскую или португальскую работу 16–17 веков. Колониальный мастер изготовил ее где-нибудь в Бразилии, на Пуэрто-Рико или Ямайке. Распятие было лучшим из того, что попадало к нему в руки. Миниатюрность размера и особая устойчивость поставы свидетельствовали о его походном исполнении. Очевидно, прежде чем оказаться на российских просторах, оно не однажды пересекало экватор, побывав и под сенью туго натянутых парусов, и в джунглях.

Подобной экзотике, явившейся в богом забытой российской глубинке, находившейся за миллионы парсе́ков от тех благословенных берегов, Климентий не слишком удивился. В местности, где он жил, по слухам, еще лет полтораста назад имелось несколько довольно крупных поместий выходцев из южной Европы, осевших там во времена безумного царя, любившего пьянствовать в кабаках Амстердама, и разграбленных в веселые годы завезенной им же заразы – революции. Поэтому диковины, вроде этой, иногда всплывали из небытия.

Хотя прошедших революций Михалыч не одобрял, но с удовольствием принимал их запоздалые гостинцы, постепенно меняя отношение и к ним самим. Теперь он уже предвкушал, как примет участие в следующей. Корявый, густо зазубренный тесак, наскоро сляпанный деревенским кузнецом в запрошлом веке, с въевшейся ржавью от вовремя не смытой, возможно и скотской крови, с точки зрения его эстетических предпочтений, как раз подходивший для этой цели, уже давно валялся в его кладовке.

Михалыч носился с распятием неделю, почти не выпуская его из рук. Он с ужасом прислушивался к голосам на лестнице, боясь, как бы протрезвевший Валера не заявился за вещицей. Если бы это случилось, Клим был бы в отчаянии. Однако, имея еще не совсем затертый годами опыт, вернул бы ее, так как понимал, что алкаш имел к ней такое же отношение, как японский император к мешку картошки на продуктовом рынке.

За все прошедшие дни Клим только дважды рискнул выйти на улицу. Лишь через две недели присев на лавочку у подъезда, он решился заговорить со всезнающей бабой Машей – сосредоточием местных сплетен.

– Валера, – стрепенулась женщина, – Господь с тобой! Уже десять дней как похоронили! На прошлой неделе поминки справляли!

– Допился, болезный, отмучился, – притворно огорчился Михалыч, пытаясь скрыть радость.

– Какое там, – всплеснула руками бабка, – еще сто лет бы прожил! Убили касатика! Две пули в грудь и одна в голову. А наперед пожгли сигаретами. Вон там, в подвале, – указала она.

Холодный пот прокатился по спине Михалыча. Он понял, что влип ничуть не меньше, чем когда-то в юности.

Впрочем, поразмыслив, он успокоился. Если бы Шнурок хоть что-то рассказал, к нему бы уже пришли. Вероятно, в голове у кореша творился такой беспорядок, что извлечь из нее что-либо путное было невозможно. Клим обрадовался, что дал ему пятьсот рублей – хватавших на три бутылки. Если бы меньше – неизвестно в какой кондиции бы тот находился, и чем бы это кончилось.

Не меньше Климентия взволновала другая мысль. Попавшая к нему вещица, конечно, была хороша и, по его разумению, стоила баксов 300–500. Немало, в масштабе доходов Михалыча. Однако на убийство (тем более, такое), сама по себе, не тянула. Значит, крестишко был непростым. За ним тянулась история.

Взяв распятие в руки, он принялся рассматривать его с удвоенным интересом. Слегка потряхивая, он почувствовал едва ощутимое биение – в подставке имелась полость, в которой что-то лежало.

Скрыть посторонние предметы в пустотах, которые частенько бывают в старых пожитках, довольно трудно. При встряхивании они болтаются. Даже если лишнее пространство заполнено бумагой, тканью или ватой, со временем они усыхают, становятся хрупкими и не могут гасить колебания, которые чувствуют опытные пальцы.

Час ушел на разгадку секретного запора. Наконец пружинка щелкнула, и из полости основания выпал небольшой бархатистый мешочек. На ощупь в нем лежала пара ребристых штуковин размером с крупную вишню, не слишком увесистых. Значит – не золото.

«Камни» – словно плетью ожгло Климентия. Сердце дрогнуло, глаза покрыла серая пелена, а руки словно задеревенели.

Негнущимися пальцами он долго развязывал туго замотанные тесемки, ожидая найти старые, ни с чем не сравнимые колумбийские изумруды, на худой конец, рубины, неограненные алмазы или нечто подобное. Однако, к его разочарованию, на стол выпали лишь две истертые игральные кости из оленьего рога, одна из которых оказалась надтреснута почти до основания.

Глава 2

Прошло лет пять. Двое приятелей, сидя в стареньких креслах, с почти до дыр истертой подстежкой, потягивали пиво в небольшой, небогато обставленной квартирке. Из окон девятого этажа виднелся подернутый первыми проблесками сентябрьской позолоты березовый парк.

Темнело. Стая ворон, заканчивая верчений гвалт, устраивалась на ночлег на стоящих рядом березах. В сгущавшихся сумерках болезненно мерцали малиновые огни расползавшихся по домам автомашин, которые вереща клаксонами порождали под окнами все новые всплески шумных вороньих разборок.