Ирина Енц - Медведи тоже умеют любить. Камень Демиурга. Книга первая

– А солонина у тебя на что в леднике стоит? Куда бережешь? Через пару месяцев уже и свежее мясо будет.

Василич лукаво прищурился.

– Так, мать, эти пару месяцев еще прожить надо.

Я только рукой махнула. Вот же, блин, хозяйственный ты наш! Но вступать в пререкания с ним не стала. Василич был поваром, сторожем, завхозом и добытчиком в одном лице, очень ответственным и, можно сказать, виртуозом, за какое бы дело не брался. Суп ли сварить, печь ли сложить, или добыть мясо к нашему столу. Ко всему прочему, спиртным не увлекался. Ну, так, иногда, по воскресеньям, да после баньки мог стопочку с мужиками намахнуть. Но, это ж было святое дело! За все эти его великолепные качества, ценила я его неимоверно. В тайге такие люди на вес золота. Он это прекрасно понимал, а также знал, что сержусь я просто так, понарошку, можно сказать для порядка, и принимал условия игры, сам получая при этом несказанное удовольствие.

Я направилась к УАЗику, нужно было ехать в деревню, забирать документы на лесосеку в лесничестве. А Василич бежал за мной, семеня своими кривоватыми ножками и причитал, словно деревенская бабка.

– Куда ж тебя понесло-то, мать?! Ведь и не поела ничего, считай. С самого утра мотаешься, маковой росинки не было во рту. Так и с копыт скоро упадешь, как загнанная лошадь. А спрос с кого? С меня, стало быть. Мужики -то скажут, мол недоглядел ты, Василич, за Юрьной. Ну не хочешь крыс, так давай, я тебе яишенки пожарю, а?

Я отмахнулась от него, даже не останавливаясь.

– Некогда! Вечером вернусь и поем. Сейчас мужики на санях избушки притянут, так ты проследи, чтобы поставили, как я сказала. А то, сам знаешь, Петро, как обычно начнет вольничать. – Василич усердно закивал головой с самым серьезным видом.

– Это будь спокойна… Вольничать не позволю. Сама знаешь, у меня не забалуют…

Я усмехнулась. Что да, то да. При этом сам себя он называл «заместителем по хозяйственной части». Ему это придавало веса в собственных глазах, что неизменно служило предметом шуток у мужиков.

Я завела машину и развернулась на поляне. А Василич задиристо прокричал мне вслед:

– А мужикам крысы нравятся!!

Я улыбнулась. Вот ведь… Словно малые дети.

Мы уже третий день занимались тем, что переезжали на новое место. Объем лесозаготовок был здесь намного больше, и я надеялась, что на год работой мы обеспечены. Потому что, перетаскивать домики, и ломать налаженное хозяйство на обжитом месте было жалко, да и достаточно трудоемко. Василич уже за неделю до того, как узнал, что будем перебираться в другое место, изнылся и изстрадался весь, потому что, приходилось оставлять на старой базе хорошую добротную коптильню, сооруженную его собственными руками с любовью и старанием. Впрочем, узнав, что на новом месте база будет стоять на берегу речушки, воспрял духом, и даже перестал гундеть мне каждый час по поводу своей ненаглядной коптильни.

Лесосеки я старалась набирать с учетом того, чтобы не приходилось часто менять место базы. Обычно, это происходило не чаще, чем один раз в год. На сей раз, я надеялась оставаться на этом месте подольше. А место было просто чудесным. Не место – настоящий Рай на земле. Маленькая речушка с простым и бесхитростным названием «Черемуха», была притоком большой сибирской реки. Название свое она получила, вероятнее всего, от обильных черемуховых зарослей по ее берегам, которые по весне одевались в нарядные, пышные и духовитые облака белых цветов. Текла она неторопливо и извилисто, беря свое начало у самых предгорий Уральского хребта. Летом это была не очень широкая река, которой больше бы подошло называться большим ручьем. А вот по весне, подпираемая ледяным панцирем большой реки, она разливалась на несколько километров, превращаясь из скромной и незлобивой девушки с покладистым характером, в разгневанную, и обозленную фурию, сметая на своем пути все, что попадалось. У самого слияния Черемухи и большой реки, притулилась на высоком холме маленькая лесная деревушка, названная в честь речки Черемухово. Народу там жило немного, дворов тридцать, не больше. Хотя, когда-то, лет двести назад, это было довольно богатое село, со своими причалами, торговыми рядами, мельницей, маслобойней и цехом, изготавливающим глиняную посуду. Место было «проходное». Все, кто спускался или подымался по большой реке, останавливались здесь, для того чтобы прикупить мед, меха или глиняную посуду. Даже в самом Екатеринбурге масло и сыр, производимые местными маслобоями, было в цене, не говоря уже о куньих, соболиных, бобровых и лисьих шкурах. Раз в месяц здесь проходили яркие, пестрые, нарядные, как сарафан селянки, ярмарки. Но, со временем, слава Черемухова потускнела и поблекла. По большой реке перестали ходить купеческие баржи, только сухогрузы, да плоты лесосплава с горластыми и нахальными плотогонами.

Люди стали разбегаться отсюда, словно от постели умирающего старика, будто равнодушные родственники, не ожидающие от старца никакого наследства. Ну, оно и понятно, работы не стало, а, как известно, рыба ищет, где глубже, а человек, где лучше. Сейчас в деревне работало только лесничество с небольшой лесопилкой. Остальное же население, по-прежнему, как встарь, кормилось тайгой. Собирали грибы-ягоды, да увозили их за сотни верст в город, где продавали, закупая в обмен соль, сахар, крупы и муку. Маленькая пекарня, фельдшерский пункт – вот и все блага цивилизации, которые остались тут.

Новая база располагалась от деревни километрах в двенадцати. Прежде, чем приступить к лесозаготовке, необходимо было оформить все документы, как положено. Хоть, медведь в тайге и хозяин, но законность требовалось соблюдать. В деревянном домике, стоящем на самом краю деревни, где располагалась контора лесничества, было тихо и прохладно. Запах пыли, смолистых досок и солярки витал здесь, как единственное напоминание того, что жизнь в этом месте еще теплится. За дверями с надписью «бухгалтерия» был слышен треск пишущей машинки. Бухгалтерия мне была без надобности, и я прошла дальше по коридору. Около двери с табличкой «лесничий» я слегка притормозила и постучалась. Не дожидаясь ответа, приоткрыла дверь и просунула голову. Увидела за столом довольно крупного мужчину в очках на носу, лет сорока, одетого в форменную одежду, спросила:

– Саныч, можно?

Он поднял голову от бумаг, лежащих на столе, тяжко вздохнул, как будто я пришла, чтобы вести его на казнь, и махнул рукой.

– Заходи… Ну, что, перетащили свои избушки-развалюшки на новое место?

Я, усаживаясь на старый стул, обитый дерматином, обижено заметила:

– Почему это, «развалюшки»? У меня домики будут покрепче, чем у иных в вашей деревне.

Он усмехнулся.

– Не обижайся, это я так. С самого утра достали, блин! Вынь и положь им сводку за неделю, сколько готового пиломатериала. А то, что у меня ни одной доброй пилы не осталось никому не интересно. Заявку еще когда в центральную контору отправил? Месяц назад!! И что? Главный механик даже не почесался! Говорит, жди очереди, ты, мол, не один такой. Очереди жди, а сводку подай сейчас! – Он отчаянно махнул рукой. Потом достал из кармана большой носовой платок с веселенькими розочками по краям, вытер лоб и выдохнул. – Скажи на милость, что нынче за лето такое? Жара, как в Африке! Скорее бы уже, что ли, осень!