Роберт Говард - Тень Вальгары

Готтфрид подошел к Соне, которая чистила свою саблю, тихо бромоча что-то себе под нос.

– Клянусь Богом, – сказал он, протягивая ей широкую ладонь, – без тебя, девочка, этой ночью я бы, наверное, жарился в аду. Я думаю...

– Благодари дьявола! – грубо отрезала Соня, отталкивая его руку. – Просто на стене были турки, вот и все. Не думай, что я рисковала своей шкурой, чтобы спасти твою, песья башка!

И с презрительной ухмылкой она повернулась и пошла прочь, огрызнувшись на ходу на грубоватые шуточки солдат. Готтфрид бросил хмурый взгляд ей вслед, но тут один из ландскнехтов дружески похлопал его по плечу.

– Плюнь, это же просто ведьма! Она перепьет всех за столом и при этом сохранит совершенно ясную голову. А ругается похлеще любого испанца. Не переживай, она все равно не создана для любовных забав. Режь, коли, убивай – вот тут она мастер.

– Но кто она такая, черт побери? – прорычал Готтфрид.

– Рыжая Соня из Рогатина – больше мы о ней ничего не знаем. Сражается, как мужчина – Бог знает почему. Проклинает Роксолану, любимую жену султана, за то, что та ее сестра. Да, если бы татары перепутали девчонок той ночью – и схватили бы Соню – Сулейману здорово бы досталось, клянусь Святым Петром! Так что оставь ее, дружище, она просто дикая кошка. Пойдем-ка лучше пропустим по кружечке эля!

Янычары, вызванные к разгневанному провалом атаки Главному визирю, клялись, что им помешал сам дьявол в обличье рыжеволосой женщины, которой помогал гигант в ржавых доспехах.

Ибрагим пропустил мимо ушей рассказ о женщине, но описание мужчины разбудило очень неприятные воспоминания. Отослав янычаров, он вызвал татарина Ярук Хана и отправил его в путь, приказав догнать Михала-оглы и спросить, почему тот до сих пор не прислал голову неверного в шатер султана.

Сулейману не удалось позавтракать в Вене утром двадцать девятого сентября. Он стоял на возвышенности Земмеринг перед своим роскошным шатром с золотыми башенками и охраной из пятисот солаков и наблюдал, как его войска тщетно пытаются пробиться в город. Он видел, что его арабы, словно песок в пустыне, расточают свои жизни, бессмысленно заполняя телами рвы, он видел, как его саперы, подобно кротам, роются в земле, стараясь установить мины в непосредственной близости от бастионов.

В самом городе люди позволили себе вздохнуть с облегчением. Днем и ночью на стены прибывали все новые и новые пополнения. Судя по всему, предстояла длительная осада. В некоторых подвалах хозяева домов обращали внимание на непонятные сотрясения почвы, напоминавшие слабое землетрясение. Знатоки говорили о турецких минах, зарытых под стены, и предпринимали соответствующие контрмеры. Под землей люди сражались не менее яростно, чем наверху.

Вена оставалась сейчас последним оплотом христианства в море неверных. Ночь за ночью люди видели багровые отсветы пожаров, полыхавших там, где по разоренной земле рыскали акинджи. Изредка из внешнего мира приходили какие-нибудь новости – их приносили те, кому посчастливилось сбежать из турецкого плена – становившиеся день ото дня все более ужасными. В Верхней Австрии остались живыми меньше трети жителей – Михал-оглы в своих зверствах превзошел самого себя. Еще говорили, будто бы он кого-то специально разыскивает. Акинджи приносили ему человеческие головы, и складывали перед ним в груды, а он жадно рылся среди обезображенных останков и, не найдя того, что искал, в звериной ярости отправлял своих дьяволов на новые злодеяния.

Эти рассказы воспламеняли австрийцев гневом и отчаянной жаждой мести, стократно увеличивая их силы. Мины взрывались, образовывая бреши, и турки прорывались внутрь, но христиане преграждали им путь и в диком слепом безумии рукопашной схватки платили своими жизнями за те клятвы, которым остались верны.

Сентябрь перешел в октябрь; листья в венском лесу пожелтели и начали опадать, подули холодные ветры. Дозорные мерзли по ночам на стенах, которые к утру покрывались белым налетом инея. Но турки по-прежнему окружали город – Сулейман сидел в своем великолепном шатре и ждал, когда же, наконец, падет хрупкий барьер, вставший на пути его могучего войска. Никто, кроме Ибрагима, не осмеливался говорить с султаном: расположение духа Великого Турка было мрачнее, чем черные тучи, наползавшие с северных холмов. Ветер, завывавший вокруг шатра, казалось пел погребальную песню завоевательским амбициям Сулеймана.

Ибрагим, пристально наблюдавший за перепадами настроения своего повелителя, понял, что настала пора привести в действие тайный план. После очередной тщетной атаки, длившейся с рассвета до полудня, он отозвал янычаров и велел им отступить в разрушенные пригороды для отдыха. Потом Главный визирь вызвал доверенного лучника и приказал выпустить в строго определенное место за крепостной стеной помеченную стрелу.

В тот день больше не предпринималось ни одной атаки: турки до темноты перетаскивали свои пушки от ворот Картнера к северной стене. Теперь следовало ожидать наступления с этой стороны, и потому большая часть защитников Вены переместилась туда. Но так ничего и не случилось, и какой бы ни была причина, солдаты радовались передышке – они валились с ног от усталости, теряя последние силы из-за кровоточащих ран и недосыпания.

Этой ночью огромная рыночная площадь перед дворцом эрцгерцога бурлила: в погребах одного богатого еврейского купца солдаты обнаружили огромный запас вина. Купец надеялся извлечь тройную выгоду, продав припрятанное вино, когда все остальные жидкости в городе кончатся. Не обращая внимания на гневные крики офицеров, разгоряченные солдаты принялись выкатывать из погребов на площадь огромные бочки и вскрывать их. Сальм решил не вмешиваться в ситуацию. Пусть лучше напьются, чем свалятся с ног от усталости и отчаяния, рассудил старый вояка и заплатил еврею из своего кошелька. К вожделенным бочкам со стен спускались все новые солдаты и тут же присоединялись к общему веселью, оставляя горожанам лишь незавидную роль наблюдателей.

Пьяные крики и песни вскоре слились в единый нестройный, но мощный хор, к которому изредка примешивались случайные выстрелы какой-нибудь пушки, мрачно диссонировавшие с этой безумной праздничной атмосферой площади. Готтфрид фон Кальмбах в очередной раз опустил свой шлем в бочонок и, наполнив его до краев, поднес к губам. Погрузив усы в вино, он отхлебнул добрый глоток и вдруг увидел поверх ободка шлема знакомую фигуру. Готтфрида вновь захлестнуло острое чувство обиды.

Рыжая Соня, по-видимому, приложилась уже не к одному бочонку – ее наголовник съехал на одно ухо, рыжие волосы в беспорядке разметались по плечам, а в глазах сверкали безумные огоньки.