Роберт Говард - Вероотступники

Канонада закончилась, но, казалось, что гром ее все еще раскатисто звучит среди нависших над синей водой скал. Проигравший морскую баталию находился примерно в одном лье от берега, победитель медленно и неуверенно удалялся и был уже вне досягаемости выстрелов. Случилось это где-то на Черном море, в тысяча пятьсот девяносто пятом году от Рождества Христова.

Судно, пьяно кренившееся на голубых волнах, было обыкновенной остроклювой галерой, то есть сравнительно небольшим кораблем из числа тех, что когда-то турки отбили у запорожских казаков. Смерть собрала здесь весьма обильный урожай: мертвые тела грудами лежали на корме, застыли в невообразимых позах на поручнях, свешивались с узкого помоста. На нижней палубе среди разбитых в щепу скамей валялись изувеченные тела гребцов, но даже в смерти своей эти люди не походили на рожденных в рабстве; все они были очень рослыми и сильными, а в их темных лицах угадывалось что-то ястребиное. Возле мачты бились и ржали привязанные к поручням, взбесившиеся от страха кони.

В живых осталось не более двадцати человек. Теперь они столпились на корме, у многих еще сочились кровью свежие раны. Почти все они были высокими и жилистыми и, похоже, большую часть жизни провели в седле. Лица до черноты обожжены солнцем, безбороды, но зато усы каждого двумя длинными прядями свисают ниже подбородка, а посреди наголо бритой головы – длинный клок волос – оселедец. Все в невысоких мягких сапогах и широченных шароварах, одни – в колпаках, другие – в стальных шлемах, третьи – с непокрытыми головами. Лишь немногие облачены в кольчуги, но талии у всех обмотаны широкими шелковыми кушаками, в мускулистых руках – обнаженные сабли. Темные глаза беспокойны; в каждом мужчине было что-то от орла, что-то дикое, неукротимое.

Они толпились вокруг умирающего. Обвислые усы с проседью, лицо в старых шрамах. Свитка отброшена в сторону, а рубашка испачкана кровью, обильно струившейся из ран.

– Где Иван? Иван Саблинка? – не очень внятно пробормотал он.

– Здесь он, Азавал, – прогудел хор голосов, и угрюмый рослый воин шагнул вперед.

– Да, я здесь, дядя. – Выступивший из толпы высоченный, крепкий мужчина в задумчивости подкручивал и покусывал усы. Он был одет так же, как все остальные, но чем-то неуловимым отличался от них. Его большие глаза синели, как бездонное море, а длинный оселедец и пышные усы отливали светлым золотом.

Он наклонился, чтобы слышать слова умирающего Азавала.

– На этот раз они вырвались из наших рук, – прошептал тот. – Кто-нибудь из сотников жив?

– Никто, дядюшка, – мрачно ответил Иван, коснувшись наскоро перевязанной раны на предплечье. – Ташко схватил случайную пулю, а...

– Знаю, я слышал, что остальные погибли, – проворчал старик. – Ну, значит так, я всего лишь служака, такой же, как и вы, да и то помираю. Други, наше дело не выполнено! Когда мы стояли над трупом нашего гетмана, Остапа Скола, на берегу Батюшки Днепра, то поклялись нашей казачьей честью не знать покоя, пока не добудем голову его убийцы. Мы пересекли Черное море на его собственной галере, а он сумел отбить наше нападение и теперь торопится удрать; но все-таки нам удалось разделать его в бою, и на такой посудине он далеко не уйдет, вы на этой – тоже. Похоже, ему нужны подпорки. Так что берите лошадей и за ним! В Стамбул, к черту, куда понадобится! Иван, теперь есаул ты. Давай за ним! Умри, но добудь голову Осман... паши, который... убил... Остапа... Скола...

Азавал уронил голову. Казаки стянули колпаки и печально переглянулись. Потом их испытующие взгляды обратились на Ивана Саблинку, который машинально продолжал покусывать усы, поглядывая на то, что еще недавно было парусом, а теперь повисло рваной тряпкой. Ни пристани, ни селения не виднелось на широком пустынном побережье. Низкие, покрытые деревьями скалы поднимались прямо из воды, за ними высились голубые горы, снежные вершины которых отсвечивали розовым в лучах солнца. Иван понимал в морском деле и кораблях поболе, чем его товарищи, но, как действовать сейчас, он не знал. Они пересекли Черное море и, следовательно, находятся на мусульманской территории. Эти земли, несомненно, полны турок: так казаки называли все магометанские расы.

Иван наблюдал, как медленно удаляется судно врага; его команда была рада-радешенька убраться с места смертельной схватки. Искалеченный капер медленно, кренясь на левый борт, направлялся к ручью, который бежал с гор между высокими отвесными скалами. На корме еще можно было различить высокую фигуру в сверкающем на солнце шлеме. Иван попытался вспомнить лицо, на мгновение мелькнувшее из-под шлема во время яростной битвы: ястребиный нос, серые глаза, черная борода. Странно, но это лицо пробуждало в казаке какие-то смутные воспоминания. Таков был Осман-паша – до недавних пор сущее наказание для Леванта. Казацкий корабль продолжал дрейфовать – Иван не торопился преследовать ретирующихся корсаров. Он уже решил, что будет следить за галерой с берега, продвигаясь меж холмов к ручью.

– Тогрух и Ермак, поворачивайте к берегу, Дмитро и Константин, успокойте лошадей, – скомандовал он. – Остальным – перевязать раны и отправиться вниз, на весла. Если какая-нибудь из алжирских свиней еще жива, двиньте ее по голове как следует.

Но таковых не оказалось: даже те, кому посчастливилось избежать шальной пули, были убиты казаками, когда, сбросив путы, попытались выкарабкаться из гребной ямы.

Солнце уже садилось, туман, похожий на легкий голубой дымок, расползался над темнеющей водой. Пиратская галера скрылась в бухте, прячущейся среди скал. Корабль Ивана правым бортом черпал воду. Казаки оставили весла и поднялись наверх. Лошади бились, напуганные подступавшей водой.

Казаки молча вглядывались в берег, пустынный, но все равно казавшийся враждебным. Они подчинялись командам Ивана так же безоговорочно, как если бы его уже избрали атаманом на Кругу, – так называлось всеобщее собрание Запорожской Сечи, цитадели свободных людей в низовье Днепра.

Вступая в это братство, человек принимал новое имя и новую жизнь. Иван пришел туда пять лет назад. Говор у него был чудной, даже не московитский, отрывистый, и за это, да еще за то, что не торопился открывать свое прошлое, к нему сначала относились с недоверием, хотя он и побожился на Круге перед всеми, начертав в воздухе крест своей саблей. А вскоре показал свою доблесть в бою с басурманами и теперь был признанным казаком, невзирая на непривычную речь и неведомое прошлое.

Казаки бились саблями с изогнутым клинком, а у широкой, обоюдоострой сабли Ивана был прямой клинок четырех с половиною футов в длину. С таким оружием могли управляться не более полудюжины казаков из всего сообщества. Именно ее держал сейчас в руках Иван, оглядывая пустынный горизонт и пристально всматриваясь в маячивший все ближе и ближе мыс.