Сергей Писарев - Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки

В конце шестнадцатого столетия вокруг монастыря возвели каменные стены. Монастырь стал крепостью, охранявшей Беломорье от внешних врагов. Создателем стен был монах Трифон, уроженец беломорского усолья Нёноксы, — это все, что о нем известно.

В начале следующего столетия соловецкие настоятели вели самостоятельную переписку со «свейским королем Карлусом» [26]. Одновременно монастырь получал дарственные грамоты и от царя Федора, и от Годунова, от Шуйского, даже Лжедимитрия; все они подтверждали неограниченные права монастыря на Белом море.

Монастырь продолжал богатеть: только одной соли продавалось триста тысяч пудов в год. Настоятели снабжали московских царей крупными суммами денег на «военные издержки». Однажды, в благодарность за это, было прислано в подарок «триста девяносто шесть коврижек», по коврижке на монашескую душу. Основателей монастыря, Зосиму и Савватия, объявили святыми и начали поклоняться их мощам; святым объявили и Филиппа.

В середине семнадцатого столетия митрополит новгородский Никон, в прошлом соловецкий монах, ввел в монастыре архимандрию. Настоятель мог теперь совершать пышное богослужение, как в подмосковных монастырях, что еще больше привлекало богомольцев. Вместе с тем Никон урезал монастырские владения и увез в Москву мощи митрополита Филиппа. В Москве Никон стал патриархом [27]и провел реформу, которая подчинила монастырских вотчинников центральной власти. Реформа также исправила церковные книги и некоторые обряды. Все это вызвало упорное сопротивление; и тех, кто выступал против реформы, стали называть раскольниками. Раскольниками оказались и соловецкие монахи, для которых были невыгодными никоновские нововведения. Исправленные новопечатные книги они спрятали, продолжая служить по старым книгам и придерживаться прежних обрядов. Московским воеводам, которых присылали усовестить монахов, они отвечали, что «за старую веру будут стоять насмерть».

В то же время Никон сделал попытку возвысить власть патриаршую над царской, за что был подвергнут царем опале и изгнан из Москвы. Узнав это, соловецкие монахи стали оказывать еще более упорное сопротивление. Но царь Алексей Михайлович реформ Никона не отменил, и по его приказу монастырь был подвергнут военной осаде.

В одной из рукописей Семен прочел, что после казни Степана Разина некоторые единомышленники донского атамана проникли в осажденный монастырь. Соборных старцев от руководства отстранили, и во главе оборонявшегося монастыря стала меньшая братия. Осада тянулась более восьми лет. Только из-за предательства некоего инока Феоктиста московскому воеводе Мещеринову удалось проникнуть в монастырь с небольшим отрядом через тайный ход под Сушильной башней и открыть ворота. Монастырь был взят и разграблен. Воеводу Мещеринова, награбившего больше всех, вскоре заточили в одном из казематов. Многие монастырские владения перешли в ту пору к московскому царю, а взамен убитых, повешенных и утопленных в проруби бунтовщиков были присланы монахи из других монастырей [28].

Несколько дней Семен не встречал Елисея, — келейник настоятеля болел. Когда они снова сошлись в трапезной, Елисей шепотом сказал:

— Поклянись мне, Семен, что никому не скажешь, о чем я тебя попрошу.

— Сперва попроси, после поклянусь.

— Ну, прошу тебя, поклянись!..

Думая, что Елисей шутит, Семен, чтобы угодить другу, поклялся.

Тогда Елисей совсем тихо сказал:

— Сходи к отцу келарю.

— На что я отцу келарю? — удивился Семен.

— Отец келарь хочет тебе что-то сказать.

— Что отец келарь хочет мне сказать?

— Тише! — замахал на него Елисей, испуганно оглядываясь. — Услышат!.. А что отец келарь хочет тебе сказать, говорить мне не велено...

Понимая, что от такого приглашения отказаться он не может, Семен разыскал келаря, который находился в своей келье около монастырской кухни.

Глаза у келаря были узенькими, в руках он держал четки, которые все время перебирал жилистыми пальцами. Келарь пристально оглядел Семена.

Чуть усмехнувшись, он спросил, хорошо ли келейнику настоятеля в обители, не обижает ли кто. Семен ответил, что лучшего ему и желать не хотелось бы. «Сытно ли келейника настоятеля кормят», — продолжал спрашивать келарь. Семен ответил, что сытно. Он не мог понять, к чему эти вопросы.

— Хорошо, что отрок такой понятливый, — проговорил келарь. — Теперь выслушай, отрок, что я тебе скажу…

И он прямо, без обиняков, потребовал от Семена, чтобы тот доносил ему на настоятеля. Семен может к нему не приходить, — передавать будет через Елисея.

Елисей в это время стоял за спиной келаря и утвердительно кивал. «Конечно, — добавил келарь, — знать этого никто не будет».

Ничего подобного Семен не ожидал. И, забыв про монастырское смирение, глядя прямо в глаза келаря, он наотрез отказался. Елисей подавал Семену отчаянные знаки, но было уже поздно; келарь перестал перебирать четки.

— Вон из кельи, нечестивец, чтобы духу твоего здесь не было! — закричал он как можно громче.

Когда Семен очутился в коридоре, его нагнал Елисей. Он напомнил о данной Семеном клятве.

— Ты Иуда-предатель! — воскликнул Семен и быстро пошел прочь.

Елисей вскрикнул и, схватившись за голову, остался на месте. Если бы Семен сразу не ушел, то стал бы свидетелем того, как обозленный келарь избил своим посохом Елисея, после чего отрока отнесли к монаху-лекарю.

Прибежав к себе, Семен не знал, как ему теперь поступить. Скрыть от настоятеля то, что произошло в келье келаря, он не мог: настоятель был его духовником. Но как рассказать про предложения келаря?.. И Семен промучился без сна всю ночь.

Утром, когда Семен пришел к настоятелю, тот понял, что с келейником что-то случилось, и стал ждать, пока Семен ему откроется. Произошло это очень скоро: упав перед настоятелем на колени, Семен ему все рассказал.

Архимандриту Фирсу не раз подсылали доносчиков; его хотели оклеветать перед Петром и лишить царской милости. Своего прежнего келейника настоятель прогнал именно за то, что тот стакнулся с келарем. Но архимандрит келаря не боялся: достаточно крепкой была его связь с царем Петром, — к тому же знал архимандрит: отец келарь был недальновидным человеком.

Настоятель поднял Семена с колен и сказал, что, пока он жив, никто Семена в монастыре не обидит; сам же он в честности молодого помора не сомневался.

В монастыре были такие места, куда настоятель келейника с собой не брал. Где в это время настоятель находился и что там делал, Семен догадаться не мог. Когда еще не расстроилась дружба с Елисеем, Семен спросил его об этом, — Елисей лучше знал, что происходило в монастыре.

Елисей в ответ усмехнулся. Кое-что он, конечно, знает, но сказать не может, — пусть Семен сам спросит об этом у своего настоятеля...