Джеймс Уиллард Шульц - Друзья времен моей жизни среди индейцев

Настало время, когда самое храброе и предприимчивое племя алгонкинов, черноногие, оставило свои леса и болота и двинулось на юг, на равнины, и там встретило племена, которые поклонялись Солнцу, и сами приняли у них эту новую вру со всеми обычаями и церемониями, оказавшуюся близкой их сердцу. Естественным образом их хранители углей, жрецы огня, стали жрецами Солнца, и в течение века или больше они так укрепились в этой вере, что она стала величайшей из всех религий племен охотников на бизонов от реки Саскачеван на юг до самой Мексики. Только одно осталось неизменным – название священника, нинамп'скакс, вождь угля.

Когда мы закончили свой ранний завтрак, женщины привели лошадей, оседлали их, навьючили, запрягли в травуа 6, нагрузили их, и мы прошли вверх по долине и поставили лагерь в нижней части нижнего из озер Двух Талисманов, находящихся целиком на территории резервации племени черноногих. Линия, разделяющая резервацию и национальный парк Глейсир, проходит по вершинам Скалистых гор, от одного пика к другому, от Большой Северной железной дороги на север до канадской границы, так что в распоряжении племени остаются широкие лесистые склоны и долины, служащие пристанищем для оленей, лосей и медведей, и высокие горы, на которых живут толстороги и козероги. Так что мой сын мог обещать старикам лосиное мясо, потому что законы штатов об охоте не распространяются на индейские резервации, а он был членом племени черноногих, как и я, хоть кожа у меня белая.

Нашим старшие женщины поставили свои вигвамы рядом с грейдерной дорогой, ведущей вверх, к коттеджам Большой Северной компании, стоящим на втором из озер Двух Талисманов, одном из самых красивых мест парка, очень любимом туристами. Многочисленные гости любители красот проносились мимо нас на красных автомобилях, оглядываясь назад, на нас, пока могли нас видеть. Какой контраст был между ними, сегодняшними, у которых была красивая одежда, удобные городские дома, и моим народом, одетым в одеяла, живущим в простых вигвамах с открытым огнем, для которых хлеб, мясо, ягоды и кутенайский чай были единственной пищей, а ножи и топоры – единственными необходимыми инструментами.

Сидевший рядом со мной на берегу озера Курчавый Медведь сказал:

– Мы никогда не думали, Апикуни, что увидим перемены, которые навсегда отняли нашу прежнюю жизнь, единственную, которой стоило жить, нашу охоту на бизонов; дороги для огненных фургонов пересекли нашу страну, их большие отели, наполненные белыми людьми, стоят в наших горах, на озерах и реках, а сами они смотрят на нас и смеются.

– Смеются над тобой?

– Да. Ты знаешь, что это так. Потому что мы не такие, как они – у нас другой цвет кожи, другая одежда, другой образ жизни. Они презирают нас, считают ничтожествами, не имеющими чувств. Хуже всего, когда они смотрят на нас, наблюдая за каждым нашим движением. У них нет стыда, они не умеют себя нормально вести: они могут войти прямо в наши вигвамы, мимо наших талисманов, сесть и шутить над нами и нашими вещами.

– Некоторые так делают; настоящие белые вас уважают, – ответил я.

– Только когда ты на них смотришь, – ответил он и ушел в вигвам, чтобы подбросить дров в костер.

В прежние времена он бы так не сделал: это была женская работа.

Прямо здесь, на этом самом месте, где стояли наши вигвамы, в ноябре 1883 года стоял мой первый лагерь на этом озере, куда я поднялся из форта Конрад вместе с Солом Эбботтом, Генри Пауэллом, Эдвардом Тинглом и Уильямом Уивером, чтобы запасти мяса на зиму. С нами было три фургона с припасами, и мы должны были прорубать дорогу через лес, чтобы провести их к озеру – это были первые фургоны в этой горной долине. Дичь была многочисленной, и в течение недели мы убили всех лосей, оленей и толсторогов, какие нам попались. Это было давно – тридцать девять лет назад! Четверо моих товарищей по этой охоте давно ушли в Песчаные Холмы. И другие, кто ставил лагерь на этом месте, были там же, кроме моего сына и Тяжелых Глаз, которые сейчас были с нами. И еще, когда мы стояли лагерем на этом месте, в сентябре 1889 года, у него был поединок с настоящим медведем (гризли), который искалечил его на всю жизнь.

Тяжелые Глаза, или, как называли его белые, Фрэнк Монро, был единственным из живых сыновей Хью Монро, который был первым белым, прошедшим по восточным склонам Скалистых гор между Саскачеваном и Миссури, и о котором я еще напишу 7. В тот первый осенний месяц 1889 года Тяжелые Глаза, его племянник Черноногий (которого белые называли Уильям Джексон) и я после долгой тяжелой работы на сенокосе решили, что нам нужно хорошо поохотиться, и, оставив женщин присматривать за ранчо, мы отправились в горы с упряжкой, фургоном, оборудованием для лагеря и верховыми лошадьми, и в полдень, теплым тихим днем появились здесь, на берегу этого озера.

– Вы двое справитесь с тем, чтобы поставить вигвам и привести все в порядок, и, пока вы будете этим заниматься, я поднимусь на хребет и убью оленя, – сказал нам Тяжелые Глаза.

– Да. Иди и принеси нам мяса, оно нам очень нужно, – ответил я.

Он уехал на своем пятнистом пони, пересек место, где река вытекала их озера, и поднялся по крутому склону, поросшему осинами.

Мы заканчивали ставить вигвам, когда услышали выстрел, а потом еще три один за другим, а позже еще несколько.

– Это означает мясо – хорошее жирное мясо оленя или лося! – воскликнул Сиксикакуан.

Френсис Монро, или Тяжелые Глаза

Единственный выживший сын Хью Монро, или Поднимающегося Волка

– Да, и он с ним скоро будет здесь. Давайте разведем костер, чтобы у нас были хорошие угли, на которых мы это мясо поджарим, – ответил я.

Мы собрали кучу веток хлопковых деревьев, разожгли из них хороший костер и стали ждать возвращения нашего охотника, и после долгого ожидания увидели, как он спускается к реке через заросли осины. Он раскачивался в седле, держась за переднюю луку обеими руками, его шляпа пропала, а из одежды на нем осталась лишь несколько клочьев от разодранной рубашки.

Мы побежали ему навстречу, и, приблизившись к ближнему берегу реки, он замертво упал с лошади – самый окровавленный и истерзанный человек, которого я когда-либо видел. Его лицо, правая рука, правое плечо и правая нога были страшно искалечены. Мы принесли воды в своих шляпах, отмыли его, и он пришел в себя, пробормотал "Ници кимаацистутоки, нитапокайо (Настоящий медведь так сделал)", и снова потерял сознание.

Мы поняли, что раны его намного более серьезны, и помочь ему мы сами не можем, поэтому Сиксикайкуан перебежал ручей. запряг фургон, чтобы отвезти его к агентству вниз по Барсучьему ручью, а я тем временем отмыл его и пытался сделать, что мог, с его истерзанной плотью и сломанными костями. Он пришел в себя, и мы положили его на постель в фургоне, потом он снова впал в беспамятство, и тогда, зарядив свой тяжелый винчестер, я пересек реку, поднялся на хребет и без труда нашел место схватки с медведем. Под развесистыми густыми кустами ирги земля была изрыта, покрыта множеством следов и покрыта пятнами черной засохшей крови, и от этого места на запад вдоль хребта шли два кровавых следа. Пройдя по ним, я оказался в сырой низине, густо заросшей медвежьей травой, и там нашел четыре отчетливых медвежьих следа, скоро потерял два из них, на которых не было крови, а потом потерял и остальные, пройдя через осиновую рощу в густой хвойный лес. Я три дня выслеживал раненого медведя, но так его и не нашел. На четвертый день вернулся Сиксикайкуан и сказал, что раненый едва не скончался от большой потери крови, но врач сказал ему, что от выживет, хоть и останется калекой.