Эжен Сю - Плик и Плок

— Что это, моя милая? — спросил Хитано.

— Могила! — сказала молодая девушка, останавливая его, когда он хотел ступить на эту священную землю; она перекрестилась.

— Как! Могила, здесь, в монастырском саду? Я полагал, что христиане погребают своих мертвых только в земле освященной, разве эта освящена?

— Нет! Пресвятая Дева! Ибо поговаривают тихо, очень тихо у нас в монастыре, будто бы это могила Пепы, которая когда-то осмелилась бежать из этой святой обители, но ее настигли на Севильской дороге; ее любовник был убит, защищая свою милую, а она...

— Ну, что же? А она, мой ангел?

— О! Она была отведена в монастырскую тюрьму, где умерла тысячью смертями. Три года, друг мой, она переносила казни, лежа на острых камнях без сна, без успокоения, претерпевая ежедневно побои и питаясь самой скудной пищей, в которую бросали гадов, дабы освободить ее еще в сей юдоли от плотских помыслов и очистить ее душу от преступления, как говорила игуменья.

— Итак, клянусь золотым кругом солнца! — вскричал Цыган, — если нас застанут?..

И он смотрел с беспокойством на юную деву, ибо сей вопрос сорвался, так сказать, невольно с его языка, и почувствовал все, что подобная мысль могла иметь в себе для нее ужасного.

— Я умерла бы, как Пепа, — отвечала девушка, улыбаясь со страстным выражением любви и самоотвержения, — подобно ей, я умерла бы за своего любезного. О! Я это знала, я об этом думала.

— Как! Эта жестокая участь...

— В тысячу раз менее ужасна, нежели один день, проведенный без тебя, без слов: «Я обожаю тебя...» — пролепетала она сквозь зубы, судорожно стиснутые, и опускаясь с трепетом к ногам его...

— Ты этого хочешь? Прощай! — сказала она с глубоким вздохом.

— Да, прощай, мой ангел, нам должно расстаться. Видишь, уже мрак ночи рассеивается, звезды бледнеют, и этот красноватый свет возвещает приближение зари. Еще раз прощай, моя Розита.

— Еще один поцелуй... один... последний, душа моей жизни!

И солнце позолотило уже верхушки высоких монастырских башен, а этот последний поцелуй еще длился.

Наконец Хитано вырвался из рук, сжимавших его с любовью, достиг шелковой лестницы и поднялся по ней с привычной легкостью.

Монха, сидевшая у подножия пальмы, следовала беспокойным и восхищенным взором за всеми его движениями.

— До вечера, — говорила она, — до вечера, мой друг, мое сердце.

Цыган, достигнув последней ступени, оглянулся в последний раз, чтобы улыбнуться Розите, и хотел уже перенести ногу через стену, как вдруг лестница оборвалась, быстро скользнула вдоль стены и Хитано, окровавленный, изувеченный, с разбитым черепом упал к ногам Розиты. Без сомнения шнурки, на которых держалась лестница, снаружи были подрезаны.

— Мне изменили! — вскричал цыган, и его глаза обратились на деву, которая стояла на коленях, со сложенными руками, бледная, неподвижная, с помертвевшим взором, с приостановленным дыханием.

— Розита, Розита, постарайся оттащить меня за эти померанцы прежде, чем появится день, ибо я не могу приподняться. О! Я сильно страдаю.

У несчастного была раздроблена нога, и кости пробились сквозь кожу.

— Розита, любовь моя, моя Розита, помоги мне, — повторял он слабым голосом.

Розита испустила громкий и прерывистый хохот, глаза ее страшно выкатились, но она не трогалась с места.

— Ад! Неужели несчастная с ума сошла? — вскричал Хитано и хотел взять руку молодой девушки, но это движение исторгло у него пронзительный крик.

Излом причинял ему сильную боль, кровь текла из ноги.

Вдруг, около ворот сада послышался шум, сначала глухой и смешанный.

— Розита, Розита, твой обожатель тебя о том просит, спасайся, по крайней мере, сама спасайся, — говорил цыган раздирающим душу голосом.

Она по-прежнему стояла неподвижно перед ним на коленях.

Шум приближался и становился явственнее; он с усилием пополз к густому кусту жимолости, который мог скрыть его от всех взоров.

Перетерпев неслыханные страдания, он успел туда вползти.

Вдруг монастырские ворота отворяются, и толпа монастырских монахов наполняет сад, испуская дикий вой.

— Смерть окаянному! Смерть окаянному! — закричали со всех сторон.

Хитано подполз как змея под кусты алоэ. Толпа подошла к стене, к пальме, и там нашла девушку, все еще неподвижную, стоявшую на коленях, со сложенными руками.

Эти буйные крики вывели ее из забытья, в которое она была погружена, она опустила глаза, увидела свежую кровь и улыбнулась. Но ее губы были так судорожно сжаты, что улыбка эта была ужасна.

Толпа содрогнулась, перекрестилась и онемела.

Тогда дева, подав окружающим знак рукой, пошла на коленях по кровавым следам, оставленным Хитано на песке.

Все шли в безмолвии, пораженные ужасом; они приблизились, наконец, к кустарнику, скрывавшему Хитано.

Там Монха остановилась на минуту, чтобы развести густые и лоснистые листья алоэ, пробралась сквозь чащу, доползла до проклятого, испустила отчаянный крик и упала подле него... мертвою...

— Отступник здесь! Окружите это место и прогоните народ.

— Сдайся, собака, ибо двадцать карабинов наведены на тебя. Прикладывайся, вы! — вскричал начальник береговой стражи.

Курки брякнули.

— Бедное дитя, ты, по крайней мере, не будешь претерпевать их пыток, — сказал Хитано, смотря на Монху, и слеза, которую самая мучительная боль не могла у него исторгнуть, упала на его пылающую щеку.

— Сдайся, отступник! Или я велю стрелять, — повторил начальник.

— Вы храбрецы, друзья, — отвечал Хитано, — оленя почти доконали, а все еще его боитесь! По чести, славная охота.

Он замолчал, на него бросились, связали его, и три дня спустя он находился уже в Кадиксе, в тюрьме Сан-Августа.

Давно уже рыбаки, приметив челнок, крейсировавший ночью под монастырскими стенами, поделились своими подозрениями с Альканом. Посему расставлена была засада в ущельях утесов; начали наблюдать за поступками Хитано; следили за ним. Увидели, как он причалил и перебросил лестницу. Выжидали, когда же заметили по сотрясению веревок, что он возвращался назад, их подрезали снаружи, и произошло то, что вам уже известно.

В самой середине площади Сан-Жуана подле вала возвышается довольно красивая ротонда с жестяной кровлей, светлой, как купол минарета. Все пространство между ее каменных столпов заделано крепкой железной решеткой, так что это здание представляет собой просторную круглую клетку.

Внутри нее находится прекрасная часовня, обставленная свечами из белого воска, с богатыми костяницами, покрытыми черным сукном, по коему вышиты серебром потоки слез и Адамовы головы; у подножия алтаря с одной стороны стоит открытый и приготовленный простой сосновый гроб; с другой, постель, составленная из трех досок и мешка пепла; наконец, в приделе, отгороженном перилами, находится человек, одетый в красное платье и молящийся усердно с преклоненными коленями. Тот, который сидя на краю постели сгибается под тяжестью своих цепей, есть Хитано; этот гроб — его; человек, который усердно молится с преклоненными коленями — палач.