Евгения Якушина - Приворот на крови. Серия «Приключения Руднева»

– Благодарствую, – сказала она уже более уверенным голосом. – А это что у тебя?

Она указала на блокнот.

– Это чтобы рисовать. Ты умеешь?

Прасковья отрицательно мотнула головой, продолжая уплетать шоколад.

– А ты? – спросила она.

Дмитрий Николаевич несколькими уверенными штрихами нарисовал кошку, играющую с клубком. Прасковья восторженно взвизгнула.

– Это ж у дяди Федота такая точно Машка! Она меня поцарапала давеча, – убогая протянула Рудневу руку с обкусанными ногтями. – Вишь как? – царапины на руке не было. – А ещё что-нибудь нарисуй!

– Что нарисовать?

– Ангела! Ангелы они добрые.

Руднев нарисовал крылатую фигуру с нимбом.

– Ух ты! А чего ты ещё рисовать умеешь?

Руднев нарисовал дракона.

– Енто я знаю! – захлопала в ладоши Прасковья. – Енто про Георгия! Он змея победил! Мне бабка рассказывала, – лицо у женщины вдруг сморщилось, а губы задрожали. – Бабка-то моя померла, знаешь? – всхлипнув, произнесла она.

– Знаю. Как же это произошло, Прасковьюшка? – Руднев на мгновенье встретился глазами с сестрой Агафией, и та кивнула неожиданно лояльно.

Женщина на несколько секунд замерла, а потом ухватила Руднева за руку и сбивчиво зашептала.

– К бабке-то моей смерть приходила. Веришь? Мне никто не верит! Я же знаю, я ж умом слабая! Да только я её точно видела! Она и меня прибрать хотела, да дядя Федот пришёл и прогнал её. Ты мне веришь?!

– Я тебе верю!

– Я её видела! Знаешь, какая она?..

– Не знаю. Расскажи.

– Да ты смеёшься! Как все они! Не веришь!

– Верю, говорю! Вот хочешь, ты расскажешь, а я нарисую её? И мы её всем покажем, и тогда тебе все поверят.

– Правда нарисуешь?

– Нарисую, только расскажи. Ну? Какая она была?

– Она… Она такая… Чёрная… И будто в рясе…

Руднев нарисовал фигуру в балахоне без лица.

– Смерть, она мужчина или женщина? – спросил он.

– Мужчина!

– Старик?

– Нет! Как ты!.. Нет, как дядя Федот…

Руднев пририсовал фигуре лицо мужчины средних лет.

– Не так! – вскрикнула Прасковья. – У него щёки были толстые и нос был длинный, как у ворона, и глаза жгучие и злые, как у порося!

Руднев поправил черты лица.

– Похож? Может у него борода была?

– Он же не поп! Он же смерть! Не было никакой бороды!.. Волосы у него были… Не как у тебя! У тебя красивые, а у него хилые и на лоб липли…

Руднев дорисовал.

– Так?

У Прасковьи глаза расширились от ужаса.

– Так ты тоже смерть видел? – ахнула она.

– Случалось, – ответил Руднев. – Но мы же ещё не дорисовали. Если это смерть, у неё коса должна быть. Так?

– Нет! Ты же говоришь, что видел!.. Никакой косы не было! У неё была рука такая… – убогая сложила руку словно птичью лапу.

– Какая такая? – Руднев повторил жест Прасковьи, и та вдруг с криком вскочила и бросилась через стол, стараясь вцепиться Дмитрию Николаевичу в лицо. Он едва успел перехватить её руки.

Сумасшедшая билась и вырывалась с невероятной для женщины силой.

– Это ты! Ты! – иступлено орала она.

Глаза у неё вдруг закатились, и она повалилась на скамью, всё еще удерживаемая Дмитрием Николаевичем. Тело её сотрясалось, на губах выступила пена.

– Уходите! – закричала сестра Агафия, кинувшись к бившейся в припадке Прасковье. – Уходите немедля!

Руднев схватил со стола блокнот и поспешил убраться прочь, вместе с Терентьевым и Белецким.

– Умеете вы произвести впечатление на женщин, – саркастично заметил Терентьев, когда они оказались на улице. – Слава богу, она вам глаза не выцарапала!.. И что мы в результате имеем?

Руднев протянул ему альбом.

– Мы, возможно, имеем ориентировочный портрет убийцы.

– Вы уверены, Дмитрий Николаевич, что всё, что она там говорила, не бред? – скептически спросил Белецкий. – Когда она рассказывала про кошку, царапины на руке не было. Она её придумала.

– Я ни в чём не уверен, – пожал плечами Руднев. – Но уж больно странно, что полоумная женщина, которой рассказывали сказки про ангелов и Святого Георгия, описывает смерть не как старуху с косой, а как мужчину с определёнными чертами лица.

– Ну, мало ли кого она могла за смерть принять, – возразил Терентьев.

– Скажите, Анатолий Витальевич, она упоминала некоего дядю Федота, который якобы прогнал смерть. Это кто? Сосед? – спросил Дмитрий Николаевич.

– Да, сосед. Он-то и вызвал полицию и доктора. Сказал, что услышал завывания Прасковьи, пришёл, а там бабка её мертвая.

– И больше ничего?

– Судя по протоколу, нет. А вы думаете, он что-то утаил?

– Давайте проверим!

Сосед Прасковьи, Федот Тюрин, был хмурым здоровенным мужиком лет тридцати пяти, работающим на Бахрушинском кожевенном заводе мастером в дубильном цеху. Был он порядком пьян и встретил посетителей ещё менее приветливо, чем сестра Агафия.

– Кто такие? Чё надо? – пробасил он, преграждая визитёрам путь дальше порога.

– Полиция, – сурово ответил Терентьев. – Вопросы к тебе, Тюрин, есть. А ну, давай в дом пройдём.

– Нет у меня времени с тобой болтать, ваше благородь, и в доме моем тебе делать нечего.

– Будешь дурить, Тюрин, в кутузку отправлю! – рявкнул Терентьев. – Так в дом войдем или при соседях объясняться будем?

Федот посторонился, пропуская посетителей в свою хибару.

– Чё надо? – повторил он ещё мрачнее.

– Кого ты у Хавронии Макаровны в доме видел, когда она преставилась? – резко спросил Терентьев.

У Тюрина забегали глаза.

– Никого, – ответил он сквозь зубы. – Внучку ейную только, болезную.

– Врёшь, Тюрин! – Анатолий Витальевич стукнул по столу кулаком. – Правду говори!

– Вот те крест, ваше благородь! – Федот пьяно и размашисто перекрестился.

– Врёшь! Знаю, что врёшь!

Федот набычился и сжал кулаки.

– А раз ты, ваше благородь, всё знаешь, чего спрашиваешь?

– От тебя услышать хочу. Что там произошло?

– Я всё околоточному рассказал. Нечего мне больше добавить.

– Кого вы так боитесь, Тюрин? – спросил молчавший до этого момента Руднев.

– Никого я не боюсь! И вас не боюсь! Вон пошли! – взревел дубильщик и попытался ухватить Дмитрия Николаевича за грудки.

Тот проворно отступил. Из-за его спины метнулся Белецкий, резким движением ткнул Федота кулаком под дых, а когда тот, охнув, согнулся пополам, с неожиданной для своей худощавой фигуры силой заломил ему руки и швырнул на скамью.

– Дёрнешься еще раз, руки переломаю, – с ледяным спокойствием предупредил Белецкий. – Я не из полиции, так что мне можно. Отвечай на вопросы, Тюрин!

Федот попытался вырваться.

– Я сказал, не дергайся, – хватка Белецкого стала жёстче.

– Отпусти, ваше благородь! – взвыл дубильщик. – Всё расскажу, как на духу!

Белецкий ослабил хватку, но рук не отпустил.

Руднев достал блокнот с недорисованным портретом убийцы и показал Тюрину.