Роберт Курганов - Люблю. Ненавижу

К весне он стал самым богатым человеком. Это неплохо. И закончилась зима, конец холодной зимней рыбалке. Это еще лучше.

Он не знал куда девать золото, даже сплел себе гамак из толстых золотых цепочек и заменил все металлические предметы в доме, каким сыскалась замена, золотыми. Потом засыпал землю в цветочных горшках ограненными каменьями и жемчугом – будет вроде гравия.

Наслаждаться богатством ему надоело быстро, занятие это скучное и не имеющее практической пользы. Да и гамак тяжелый и неудобный. Он пристроил его к плетистому винограду в своем садике – золото не ржавеет, вот где его ценность.

В том, чтобы быть единственным человеком в городе, имелись и недостатки. Например, не было интернета. Он приучился читать книги, но все они были пусты, просто потому, что описывали какой-то иной мир, в котором еще жили люди, много людей с их взаимоотношениями, всегда основанными на конфликте, с их обществом, функционирующим как мертвая машина. И все об этом. В общем, иной мир.

От воспоминаний ему становилось не по себе, он садился на скамью, вкопанную у берега канала, и наблюдал за движением воды, которая размеренно несла обломки льда, оставшиеся после зимы, и обломки цивилизации, оставшиеся после человечества, – пустые бутылки, диван, городской флаг, раздувшиеся упаковки чипсов, стая денежных купюр, женский чулок, рекламный щит, пустой чемодан.

Прощаясь с утекающим городом, он чувствовал облегчение. Город ничего не делал для него. Город ему не вредил – он был удобным и человеческим взаимодействием продуманным до мелочей. Но город его не замечал. Не видел его, как и положено мертвой машине. Да что город…

Когда стали исчезать первые, он работал курьером в газете. Там город называл его «Эй» или «Вы свободны?». В архиве, куда приходилось таскать ненужные никому бумаги, его называли «Положите сюда», в магазинах – «Следующий» и «Что вам?», а торговые консультанты щедро именовали длинным «Что-нибудь подсказать?». Остальные люди редко с ним общались, и тоже обезличено: «Передайте за проезд» и «Кто крайний?».

Даже сосед, который вовсе ему не был соседом, а просто днями жил в своем крошечном магазинчике канцтоваров, прилипшем к обочине на том берегу шоссе, а ночи пережидал где-то глубоко в городе, не замечал его надолго. Потому пару раз в год восклицал:

– Вы живете на том пустыре возле канала? Значит вы мой сосед, – смотрел куда-то в затылок сквозь лицо, будто перед ним стоял стеклянный манекен, и добавлял: – Что вам? Что-нибудь подсказать?

Люди не видели друг друга. Наверное, поэтому они стали исчезать, пока не покинули город все до одного, пока не исчезли все люди на Земле.

Что ж, изменилось не многое.

Правда, к концу весны, когда снесенное в воду зимними непогодами закончилось, вместо мусора канал стал показывать монотонную рябь воды. Монотонности и так было много, а изменяющегося мало. Изменялся только день и изменялась погода, изменялись облака, и ветер иногда изменял что-нибудь. Но эти изменения были скудны и однообразны. Это были слишком монотонные изменения.

Но даже хорошее однообразие не так и хорошо.

В поисках разнообразия он ездил в город. В самый его центр. Здесь он бесплатно скупался в супермаркетах, в кинотеатре с пустым экраном громко хрустел чипсами, а в читальном зале с надписью на стене «Не шуметь!» насвистывал мелодии отзывчивому эху. Пару раз он входил в служебные двери только для персонала и выходил в окна. В общем-то, скучно и монотонно проводил выходные. А будней и вовсе не имел.

К тому-же в городе становилось все опаснее. Ведь их там было больше, чем на его скудной окраине с пустырем среди желтых ив и водосточным каналом. Они всюду суетились опасными стаяли, лязгали зубами, рыскали. Они не умели открывать консервы и все время хотели есть. И они видели его, это был уже совсем другой город. Его видели! Но видели не так… Они просто взвешивали риски, оценивали ожидаемый объем и соизмеряли целесообразность.

Нет, это все тот же город. Все, как и раньше. Но все-равно он ездил туда, чтобы как-то развеяться.

Они напали на него в здании городской Управы, где, уставший от монотонности, он искал изменчивости и непредсказуемости. Он долго убегал от них по коридорам, ломясь в запертые двери кабинетов. Даже дошел до дверей мэра, но все без толку. Возле Юридического отдела они зажали его в угол. И он схватил стул, поскольку другого оружия здесь не нашлось.

Они не очень-то боялись стула, и не очень-то боялись его. Они рычали и скалились, отчего их слюна капала на пол. Наверное, они бы разорвали его, они очень хотели, но в коридор неожиданно ворвался большой. Он был очень большой, по сравнению с ними – прямо двухэтажно большой.

Он пробился через их дрожащую толчею, подскочил, развернулся и ощетинился против стаи. Они сразу все поняли. Большой что-то рыкнул на их языке, лязгнул зубами, тоже разбрызгивая слюну, но они уже и не спорили, никто не хотел спорить с Большим. Большой сильно исхудал. Он тоже не умел открывать консервы. Но все еще был самым большим.

Когда они добрались до машины, уже смеркалось. Большой молча шел сзади, вслушивался и внюхивался, чтобы видеть все вокруг. И видел.

На прощанье он посмотрел на Большого из окна, а Большой посмотрел на него снаружи. Большой не сказал ничего, он молчал. Но взгляд его был осмысленным, полным интереса, любопытства и грусти.

Он тоже был совершенно одинок, болезненно одинок, бессмысленно и несправедливо одинок. Большой смотрел с надеждой и прямо в глаза.

Он открыл пассажирскую сзади, смышленый Большой втиснулся в салон, неуклюже развернулся, просунул морду между сидений, лизнул его в лицо, забрызгав тягучей и вонючей слюной, и готовый к дороге, уставился в лобовое, шумно и быстро дыша у него прямо над ухом.

Это было неудобно и не комфортно. Но весело неудобно и уютно некомфортно. И они поехали домой.

Великий Большой… Ему нужен был человек. Нужен больше, чем еда, чем безопасность, больше, чем жизнь. И он боролся за человека. И теперь сидел в его машине и ехал домой. Да, Великий Большой, добрый исхудавший сенбернар.

Выбраться из города им удалось только к темноте, к самому ее началу, когда светлое уже посинело, а темное почернело. Подбираясь к своей окраине, они увидели на фоне желтой полоски заката темную дугу дыма. Это же люди!

Мародеры исчезли еще осенью, и город постепенно уснул. Иногда попадались следы свежих кострищ, виделись издалека фигурки странников. Оставшиеся ничего не производили, а только брали. И прилавки быстро опустели. И чем меньше оставалось нужного, тем больше они злились и становились опаснее. Но, потом, они тоже исчезли.