Сергей Прокопьев - Минсалим, Мунир и полёт с шахматами

– Что это была за еда! – вспоминал Минсалим. – Какая колбаса может сравниться. По сей день помню, как прокусывали зубы слой масла с сахаром, проникали в мякоть белого хлеба…

– А в завершении облизываешь сладкие губы. Знаешь, я когда впервые девчонку поцеловал, облизал губы, будто ждал крупинок сахара на них.

– Это ты точно напомнил: съешь хлеб, прожуёшь и последний штрих – облизать губы. Утром можно было есть не торопясь, впитывать каждую крошку, каждую сахаринку. Это вечером должен поделиться, кто-нибудь обязательно на хвост сядет. Утром все спят, ешь один.

– Вроде бы и кормили неплохо, но есть хотелось всегда.

– Когда нас перевели в обычную школу, с домашними стали учиться… Ты в татарской школе остался, я в русскую пошёл. Татарский язык так и не выучил толком. Так вот, сдружился с Юрой Дьяковым, он в Поповской слободе жил, на Первой Сибирской. Пришли к нему. Бабушка сделала глазунью на сале, здоровенную сковородку нажарила. Юрка закочевряжился: не хочу. Думаю: как это человек есть не хочет? Невероятно! Я с утра до вечера голоден. А тут сковородка скворчит, жёлтые глазки аппетитно подмигивают, запах невозможно вкусный наполнил кухню. Как можно отказаться? Глазунья не успела остыть, я уже расправился с ней, сковороду хлебом полирую. Бабушка забеспокоилась, в тревоге руками всплеснула:

– Не поплохеет тебе, сынок?

Я ей честно заявляю:

– Мне, бабушка, от еды никогда не плохеет.

Она смотрит на меня испытывающе, будто ищет на лице признаки близкой смерти:

– Но там же двенадцать яиц! – говорит с ужасом. – Двенадцать!

– А я, бабушка, не считал. Надо было с кем-то поделиться?

– Да нет, надо ещё пожарю! Но ведь уму не постижимо – двенадцать вот так вот одним махом проглотить! Мужик не каждый осилит!

Славно мы трудились. Мунир работал без устали, что ни скажу – делает. И не переставал удивляться. Одним инструментом попробует линию провести, другим. Я северную или татарскую легенду вспомню. Или пофилософствую на тему труда костореза. Скажу, что поле деятельности у нас по большому счёту всего ничего – крутимся вокруг трёх-четырёх персонажей: человек, животное, птица, рыба. Ну, дерево ещё. У музыканта семь нот, у нас и того меньше. Как быть? Помещай героев во вселенную под названием Любовь и жизни не хватит рассказать. Резец подключай к сердцу. Делаешь медведя – залезай в шкуру медведя, женщину, пусть ты мужик, будь женщиной. Почувствуй за спиной крылья, вырезая птицу. Надо стать волшебником, чтобы сделать волшебника. И не думай, сколько получишь. Придёт срок – продашь работу, но не навешивай раньше времени ценник.

Сидим в один из вечеров, Мунир говорит:

– Сегодня пятница, я по плану должен пиво пить. А некогда. Пролетает пивопитие.

Я тогда не придал значение его словам. А зря. Оказывается, недопитое пиво не прощается организмом Мунира, недопив найдёт момент и потребует компенсации.

День на десятый напряжённого труда Мунир заявил:

– Закончим шахматы, поеду в Димитровград и уволюсь, буду резать.

Я ему:

– Ни в коем случае, дурья ты башка! Вбей в неё: резьба – это хобби! Чисто твоё хобби.

– У тебя ведь профессия, – обиделся, – а я что, как марки собирать?

– При чём здесь марки! Я ничего другого не умею, у тебя в руках настоящее дело. Я бы хотел быть пастухом, но у меня нет стада. А так бы пас коров и заодно резал. Сидишь на лужайке и режешь в своё удовольствие те же шахматы. Бык – король, овечки – пешки, козы вместо коней. Вот она натура – траву жуёт, а вот я – из кости ваяю бурёнок и козочек. И всегда кусок хлеба имею, если даже не с маслом, с молоком точно. Есть вдохновение или нет, посетила муза или огородами прошла, продал своё произведение или не нашёл покупателя, всё одно хозяйки коровок накормят.

– Не верю! – Мунир хохочет.

– Я и не прошу тебя верить. Я тебе искренне говорю.

Мунир отбил телеграмму в свой атомный институт, попросил дать две недели отпуска без содержания. Напросился со мной ехать в Омск, доставлять шахматы по назначению.

Душевно работали. Такие ладные фигурки у меня получались. С Муниром в два раза быстрее дело продвигалось. Дай-ка, думаю, к шаману вернусь, ручку поправлю, на бубне что-нибудь награвирую. Сошло бы и так, да время есть – можно ещё поработать.

Мунир спрашивает, глядя на фигурки:

– Когда полировать?

Ему не терпелось, поднаторел в полировке кости.

– Дорогой Мунир, – разочаровал его, – мы их клепиком до того доведём, что шкурить не надо, если только самую малость полирнёшь, они должны быть похожими на вещи, которые пролежали долгое время в старом сундуке на чердаке столетнего дома. Явили нам себя из донынешней жизни, пришли со своей судьбой. Берёшь, к примеру, шамана и хочется спросить его о верхнем мире, в который он давным-давно переселился. Самая первая подставка, которую ты отполировал, скажу честно, не пойдёт. Её взять в руку невозможно – соскальзывает. Фарфор какой-то. Всем своим видом говорит – я новенькая. Так что не обижайся, сделай ещё одну – тридцать третью!

– А эта лишняя? Не нужна?

– Можешь взять на память.

Он обрадовался:

– Можно? Обязательно возьму!

И рад, как дитё. Как тут не добавить счастья.

– К ней фигурку шамана сделаю, поставишь дома в Димитровграде. Будешь вспоминать отпуск.

– Ух ты! – глаза Мунира засветились. – Спасибо, ты настоящий друг!

И показывает на шамана, которому я бубен подправлял:

– Такого мне сделаешь?

– Лучше. А пока берись за доску. Квадратики делай из цевки, коровьей кости, она три года лежала, высохла, не сожмётся, не поведёт. Делаем, как старики меня учили. Квадратики вырезай аккуратно, дабы лишний раз не обрабатывать. Толщина четыре миллиметра. И учитывай направление, как кость растёт.

У Мунира под рукой блокнот, записывал за мной, чтобы не переспрашивать. Хороший ученик. Из дверцы старого шкафа Мунир вырезал кусок сорок на сорок – основу шахматного поля. Научил его резать квадратики из кости, наклеивать на доску, начиная со средины поля. Клей мазать не по всей площади квадрата, а по краям, чтобы не повело. Лучше бы осетровый сделать, да некогда, ПВА тоже пойдёт.

– Поспешай, – наставляю ученика, – времени не густо, но и не торопись, чтобы не запороть.

Чудесно мы работали.

Мунир из квадратиков поле собрал. Затем наклеил по краям полоски костяные для букв и цифр. Всё как на настоящей шахматной доске. Садись, играй, ходы записывай.

– Гравировать доску, – говорю, – будешь ты.

У Мунира глаза округлились – до того испугался.

– Как я?!

– Вот так, – говорю, – мне некогда. Ты хотел научиться?

– А вдруг запорю?

– Тогда я тебя запорю. Главное, – даю теорию, – веди правильно прямую линию. Она у тебя в сечении обратный конус, который не должен заваливался. Что такое резная кость – это свет и тень. Когда линия правильная, пусть хоть откуда свет падает, её видно. Она тоньше миллиметра, но видно.