Генри Райдер Хаггард - Рассвет

– Не имеет значения! – отмахнулся Филип, чувствуя, как с его души сваливается огромный груз. – Ты уверен, что больше здесь никого не было?

– Нет, сэр, никого, кроме только, прощенья просим, адвоката Беллами и евойного клерка – адвокат со своим черным портфелем был и весь день писал чего-то, а потом их светлость посылали за Симмонсом, чтобы он был свидетелем.

– Ты можешь идти… – почти прошептал Филип.

Теперь он ясно видел, что позволил старику умереть после того, как тот написал новое завещание, лишающее Филипа наследства. Он, Филип, позволил ему умереть – тем самым фактически перерезав горло самому себе! Беллами, несомненно, взял завещание с собой, и теперь у Филипа нет никаких шансов его уничтожить.

Однако постепенно его задумчивость сменилась угрюмой яростью – отчасти по отношению к его жене Хильде, но главным образом – к умершему отцу. Пьяный от переживаний, гнева, разочарованной алчности, Филип схватил свечу и кинулся наверх, шатаясь и едва не падая, готовясь обрушить новые проклятия на мертвую уже голову сквайра Каресфута. Однако оказавшись лицом к лицу с ужасающим в своем безразличии мертвецом, он разом растерял всю свою злость и страсть; леденящее чувство всемогущества Смерти охватило его и вселило в него трепет. Он каким-то внутренним чувством осознал, насколько бессильны и бессмысленны любые потуги смертных перед ликом Смерти. С какой целью он пришел сюда, к этому мертвому телу, чья неподвижная маска насмешливо взирала на все попытки оскорбить мертвеца?

Его отец был мертв, и это он, Филип, убил его. Он стал отцеубийцей. Ужас перед неминуемой расплатой за это преступление овладел им; предвидение ужасной тени, под которой отныне ему предстояло влачить свою жизнь, вползло в его разум, заледенив и душу, и тело. Он снова взглянул в мертвое лицо – и возбужденное воображение шепнуло, что на мертвых губах играет сардоническая усмешка. Проклятие Каина – вот что обрушилось на Филипа Каресфута, пригибая его к земле; волосы его поднялись дыбом и холодный пот выступил на лбу. Он больше не мог выносить этой пытки – он повернулся и выбежал из комнаты, а затем и из дома, и бродил по саду до глубокой ночи.

Измученный, истощенный психически и физически, он вернулся в дом уже после полуночи – и нашел в гостиной ожидающего его доктора Кейли. Тот только что спустился сверху, и на лице его застыло тревожное выражение.

– Ваша супруга разрешилась прелестной девочкой, – сказал он Филипу, – но я должен вам сказать, что дела обстоят отнюдь не удовлетворительно. Роды были сложные, и сейчас ваша жена в большой опасности…

– Девочка! – простонал Филип, вспомнив о завещании. – Вы уверены, что это девочка?!

– Разумеется, я уверен! – уже раздраженно откликнулся доктор.

– А Хильда, что с ней – я не понимаю…

– Послушайте, мой дорогой, вы сейчас расстроены; выпейте стакан бренди и ложитесь спать. Ваша жена не хочет вас сейчас видеть, но если потребуется, я за вами пришлю. Делайте, как я говорю, иначе вам грозит серьезное нервное расстройство.

Филип повиновался, доктор сопроводил его до комнаты, а затем вернулся наверх.

Рано утром доктор Кейли послал за двумя своими коллегами, и они провели консилиум, на котором пришли к неутешительному выводу, что спасти жизнь Хильды может только чудо – сама же она знала об этом еще несколько часов назад.

– Доктор! – сказала она. – Я надеюсь, вы скажете мне, когда конец будет близок. Я хочу, чтобы мой муж был со мной в последнюю минуту – но не раньше.

– Тише, дитя мое, не нужно думать о смерти. Господи Боже, да у вас впереди еще много лет!

Хильда грустно покачала золотистой головкой.

– Нет, доктор, песок в моих часах почти закончился… Дайте мне ребенка – почему вы держите его так далеко от меня? Это посланник, призывающий меня в более счастливый мир… Да, это ангел-посланник… Когда я умру, убедитесь, что ее назвали Анжелой – чтобы я знала, каким именем приветствовать ее, когда придет срок…

Утром Хильда выразила сильнейшее желание повидаться с Марией Ли, и к той немедленно послали слугу.

Тут следует напомнить, что накануне старый мистер Каресфут написал Марии Ли письмо – сразу после того, как Хильда вышла из его кабинета. В этом письме он рассказал девушке всю постыдную правду, закончив словами, исполненными горького самоуничижения и обвинением самого себя в том, что весь этот позор пал на ее голову из-за того, кто носит его имя. Мы опустим завесу и не станем описывать агонию стыда и горя, охватившую несчастную девушку. К счастью для человеческого разума, жизнь всегда берет свое, и потому Мария недолго горевала над письмом. Как и следовало ожидать, на смену отчаянию пришло негодование – и хотя мистер Каресфут кратко подтвердил законное положение Хильды, Мария Ли все равно считала произошедшее подлым предательством и обманом.

Эти мысли переполняли ее, когда из Аббатства Братем прискакал посыльный с запиской от доктора Кейли, в которой он сообщал о внезапной смерти ее старого друга, об опасном состоянии Хильды и о ее желании увидеть Марию Ли. Вести повергли девушку в новую скорбь, ибо она успела полюбить старика, да и сердечная привязанность к Хильде, некогда жившая в ее нежном сердце, не была полностью разрушена. Теперь же, услышав, что ее соперница оказалась лицом к лицу с Царем Ужаса, перед которым бессильны земные любовь, ненависть, надежда и амбиции, Мария Ли пришла в себя: ни одна мысль о собственных страданиях более не занимала ее разум.

Холодный пот выступил на лбу

Уже через полчаса она входила в двери старого дома Каресфутов; доктор встретил ее и в ответ на безмолвный вопрос сказал, что подруга ее не проживет и двадцати четырех часов, и что не стоит утомлять ее долгим визитом.

С тяжелым сердцем вошла Мария Ли в комнату умирающей; здесь из уст самой Хильды она узнала всю историю брака и предательства Филипа. Примирение двух женщин было настолько полным, насколько позволяли силы несчастной Хильды. Наконец, пришло время проститься, и Мария Ли, обернувшись от дверей, в последний раз взглянула на свою подругу, которая, приподнявшись на кровати, смотрела ей вслед с трогательной серьезностью. Мария поняла, что они смотрят друг на друга в последний раз, и глаза ее наполнились слезами. Заметив это, умирающая женщина улыбнулась и, подняв руку, указала наверх. Так они и расстались.

Теперь Мария больше не могла владеть собой. Ее собственные разрушенные надежды, потеря человека, которого она любила, впечатляющая сцена, которую она только что пережила – все это сломило ее дух. Сбежав вниз, она бросилась на диван в столовой и разрыдалась, уже более не сдерживая себя. Вскоре она почувствовала, что в комнате есть кто-то еще. Она вскинула заплаканное лицо – перед ней стоял Филип, или, вернее, обломок того человека, которого раньше звали Филип. Действительно, трудно было узнать в этом испуганном человеке с всклокоченными волосами, белыми дрожащими губами и глазами, обведенными черными кругами, того смелого красивого юношу, которого она когда-то любила. Вид Филипа был настолько печален, что горечь с новой силой затопила сердце Марии Ли.