Юрий Крестиничев - История Балетты. Том I

В комнате, на всю ширину которой открывались книжные полки, слышалось робкое дыхание. Четвёртая стена здесь отсутствовала. Её место занимало стекло, поэтому утром этот кабинет хоть и пустовал, но свет от него доходил аж до коридора.

Кабинет был максимально открыт по центру, там стоял стол из рябины. Тень, падающая на фигуру, почти скрывала её лицо, оттого светлые глаза представлялись особо яркими.

Шею её облегало кружево.

– В каждой сказке говорится то, чего не может быть. Сколько лет уж этой сказке, должно мне и позабыть. Этак сорок, этак двадцать, этак вовсе пятьдесят, – произнесла она, перебирая листы. – Только следует отметить, не вернётесь вы назад; в ту пору лихих мечтаний, первую главу считав. На страницах шесть сказаний; говорил, кто в руки брал эту книгу с восхищеньем, потрясеньем и решеньем, никогда не открывать после первого прочтенья. Вот что следует отметить, вот что следует сказать.

Она подняла взгляд.

– Меня зовут Аюна. И я нахожусь здесь только затем, дабы вы понимали, что за историю вам предстоит прочесть. Вначале она покажется вам сущим бредом. Возможно. Возможно, и нет. Но это история моих родителей. И если вы уважаете меня, уважайте и эту историю. Ещё встретимся.

Когда дверь кабинета постепенно начала закрываться…

– Возможно. Возможно, и нет.

Эти свечи горели почти бесшумно. Ненадрывное лёгкое покашливание колыхнуло основание догорающего фитиля. Едва различимые, смешанные с воздухом чёрные пряди поднимались над ним.

За столом сидел человек. Стол этот, куда его ни поставь, оставался до крайности неудобным. Но человек недовольства не выказывал. Напротив, он оставался тишайшим, смиренным.

А такому нужно учиться. Сидевший здесь только недавно научился думать более безгласно, а не вкрадчиво. Льстить он не умел, слишком честный. Даже старательные попытки перевести другого в свой стан часто оканчивались в той или иной степени непредсказуемо. Чего он не любил.

Не беря в расчёт людские ценности, он считал, будто уже и не был человеком в полном смысле. Он оказался намного слабее окружающего мира и во всех отношениях старался покорить любую неизвестность.

Каждый раз, вот уже три года, двадцать четвёртого числа человек выжидал полночи и уходил из города на неделю. Трудно представить себе что-то ужаснее тех семи дней, потому как никто из сожителей не знал, куда уходит этот человек. На вопросы он отвечал прямо: «Должно же быть и у меня свободное время».

Его звали Нотус, а на самом деле Ноуту Ланер, и годы должны были рассудить его как самого доброго человека в истории.

А как полагается добряку, Нотус являл собой гигантскую персону. Огромным животом он гордился, обтягивая его поясом на металлической бляшке. Долго хохотал без надрыва, и, думалось, в мире не было более счастливого человека. Сам Нотус представлял многомерную радость, расходящуюся во все стороны. «А я и не мог, я и не мог поверить чуду. И жизнь я свою, что за версту впредь не забуду. Сон в жизни моей, в жизни моей в явь претворится. И за столько дней, за столько дней что-то случится. Ре. Ре-ми-фа-ре. Ре-ми-фа-до. До-ре-ми-си-до», – напевала эта громадина себе под нос.

Оторвав лист и вложив его между брюк, пошитых на два размера вперёд, Нотус посмотрел в сторону спящей на кровати девочки.

– Ринка… Они всегда так любят поспать!

Ринка не была в полном смысле дочерью Нотуса, хотя часть его душевного счастья содержалась в ней. Ринка представляла собой девочку ростом около ста пятидесяти, которая спала, свернувшись калачиком. Он подмечал это, говоря: «Все они любят спать в такой позе. Почему? Я не знаю». По мнению того же Ланера, эта девочка была особенной, потому как…

Являлась бессмертной.

Зачесав волосы назад руками, Нотус поднялся со стула. Скрежет, с которым вставала эта махина, напоминал обрушение перекрытия. Ланер ещё раз оглядел малый кабинет, застёгивая обувь на ремешках, и, трижды постучав по животу, что-то прогудел. Его голубые глаза с белёсой каёмкой не сдвинулись, но взгляд упал вниз.

Обратившись к шкафу, Нотус вынул оттуда предмет в серебре цилиндрической формы. Трость. Вес её неизмерим, путь огромен. И не многим, кроме как Нотусу, удавалось поднять эту странную вещь. Подытожив, Ланер направился в сторону Ринки и, потрепав девочку по голове, сказал:

– Теперь это твоё.

Маленькая ручка обхватила рукоять как последнюю надежду на светлое будущее. Нотус догадывался, что Ринка его слышит, но, не трогая её более, надел серого цвета робу и покинул малый кабинет.

В воздухе приятно ощущалась соль, проходящая через щели. Этажом ниже пятеро стариков устраивали насыщение ингаляцией. Солнце стремилось к закату. Тогда же Нотус вышел на лестницу к окну и задался вопросом:

«Оставляя её на тебя, сестрёнка, я думаю… Я вернусь в этот мир через четырнадцать веков, когда время будет делиться на две части, затем ещё на две. Каким он будет… Каким он будет… Что будет лелеять? В чём он погрязнет? Где же его отправная точка? Я вернусь через четырнадцать веков и сам увижу. За этот промежуток найдётся мне место везде. В каждом видимом мгновении. Вы начнёте замечать меня как тень. И если не обратите внимания, тень эта удвоится. Чего я и сам не желаю. Но в тот момент произнесите моё имя и прославьте его. И я предстану перед вами через четырнадцать веков. А пока… – оглянулся он назад. – Пойду на солевую ингаляцию».

Молодой господин Ноэль, окружённый группой дилетантов, стоял перед портретом на входе дома культуры. Семинар за семинаром шёл в его жизни. Глаза цвета недозрелого миндаля носились из стороны в сторону в поисках, чего бы нового увидеть. По природе своей он ни в чём не нуждался, ни к чему не стремился. Брюки его заказного пошива переживали четвёртый год, пиджак и того больше. Перекинутая через плечо сумка сопровождала его с начала работы здесь.

Очки приходилось менять каждые полгода, и дело это, когда один глаз не видел близко, а другой не видел вдали, было не из дешёвых. Пособие в восемьсот условных единиц, выплачиваемое ежемесячно, не приносило в дом его достатка. Когда Ноэль почувствовал себя счастливым? Счастье пришлось на тот момент, когда в одной из сотни деклараций кто-то обсчитался и направил ему выплату в восемь тысяч вместо восьмисот. Боже, как радовался Ноэль! Но днём позже бедолага получил письмо с требованием вернуть выплату, если он только не хочет остаться без пособий на год.

– Значит, четырнадцать веков назад…

Обращаясь к портрету, на нём можно лицезреть колоссальных размеров фигуру в чёрном балахоне. Старик, подумаете вы. Старик, ответят вам. Только этого старика звали Нотус. Что давало ему силу низвергнуть с земли любого. По праву всесильный образ его запечатлелся и нашёл отражение здесь.