Борис Евсеев - Куклак Петра Великого

– А потом куды?

– Потом за Дунай или на Дон беги! Я и лошадку тебе присмотрел. Ох, и лошадка! Огонь. Сведёшь от хозяев, век благодарить меня будешь. Ну, идёшь?

Тут понял Петруша, в какой он местности. Но вот в какой стороне эта местность от Москвы находится – сообразить не мог. Взял он от мужиков резво в сторону и очутился в густо шумящем осеннем лесу.

А уже ночь на дворе стояла. Только не белёсая, как на Москве, а черношкурая. Хорошо, в глубине леса костры горели, отсветы их на ближние деревья ложились.

Вдруг нежданно-негаданно из-за берёзового ствола морда лошадиная выставилась. Потом и вся лошадь целиком показалась. То ли отблески костров на неё легли, то ли ещё что, но только вспыхнула внезапно лошадь светлым бездымным огнём! Горит, а не сгорает. Только ржёт от радости тихонько.

Петруша малоопытен ещё был. В лошадях разбирался плохо. Но и ему показалось: насмехается над ним лошадь.

Здесь соловая лошадь из-за деревьев полностью выступила, дважды копытом стукнула и вмиг рядом с Петрушей оказалась. Снова заржав, сказала:

– Не ходи в этот лес, офицерик молоденький!

– Куда же мне идти прикажешь? Из дворца меня палками выгнали. Сказали: иди туда, не знаем куда! Вот я и пошёл.

– Ты лучше во дворец возвращайся. Не то хлебнёшь горя!

– Как же я возвращусь? Государь Пётр Алексеевич в далёкие края отбыл. А служилые люди обещали меня в кислоте едучей растворить… Ты-то сама кто будешь?

– Лошара Игнатьевна меня зовут. Из других времён я сюда прискакала. Я б тебя унесла отсюда, да не удержишься ты.

– Это почему это?

– Очень я брыклива. Да и шкура моя горящая бронзу твою расплавить может. Недаром солнечной лошарой меня прозвали.

– Царь Пётр про солнечную лошадку тоже рассказывал. Только не понял я его.

– Что ты всё царь да царь. И трёх лет не пройдёт – титул Императора Всероссийского принять Петра Алексеевича попросят. Потом Петром Великим нарекут. Так ты уже сейчас начинай звать его Великим. Кто знает будущее – тому мир не загадка! Ну, ладно, бывай здоров. Поскачу я. А то здесь рядом ромалы костры жгут. Живодёру на шкуру меня продать собираются. Шкура-то у меня – ух, какая ценная!..

Ускакала Лошара Игнатьевна. А Петруша недолго думая снял кафтан, постелил его на сухие листья. Потом расстегнул красный камзольчик, сложил вчетверо и, подложив, как подушку под голову, спать улёгся.

Не успел закрыть глаза, девица молоденькая к нему шасть! На плечах платок цветастый, на шее тарелка медная на ниточке. В косы золотые монеты вплетены. Сверкают, позванивают! Сама девица уже взрослая, а ростом с полтора локотка всего.

– Ты кобылу тут не видал? Ржёт она, будто смеётся. Чего молчишь? Язык зажевал от страха? Ружа меня зовут. А ты кто таков? Ну, я и сама догадалась. Ты кукла немецкая!

– Был я куклой. Теперь вроде человеком становлюсь потихоньку. Так что ты меня не пугай! Меня сам государь Пётр Алексеевич повелел изготовить.

– Подумаешь, задавака! Меня сам Господь Бог изготовил. И то не хвалюсь.

– Ты в селе Тайнинском живёшь?

– Не-а. Мы – ромалы. Сегодня – здесь, завтра – там. Ты лучше вот чего… Если и вправду не кукла, а живой… Хочешь, всяким дурачествам тебя обучу? Гляди: вот у меня серьга. Я её проглочу, а назад воробушка выплюну. На ярмарках научу тебя дурня корчить. Ты не смотри, что я карлица. Я учить хорошо умею!

– Не буду дурня корчить! Хочу ызящным кавалером стать.

– Зря ты так. Ваньку валять – оно и выгодней, и веселей. Глянь, сколько вокруг обалдуев. Правда, все они себе на уме! Только притворяются обалдуями. А тебя как зовут, молодой-красивый? – вдруг в два раза громче пропищала Ружа.

– Петруша Михайлов я, куклак государев.

– Ну, тогда сам Бог велел тебе с нами на ярмарках петрушечную комедию ломать!

– Не буду ломать комедию. Отечеству служить желаю. Для этого меня смастерили.

– Да ты просто куклак недоделанный! Кто ж всерьёз Отечеству служить станет, когда другими делами промышлять можно? А ты даже не можешь молодую особу развлечь. Ладно, не гляди букой. Хочешь, куклачок-дурачок, я тебе погадаю? Что с тобой будет, мигом скажу.

– Ну его к лешему, твоё гаданье. Не желаю знать, что будет. Мне бы ночь продержаться да день простоять.

– А тогда давай я тебе на доске волшебной покажу, чем твои знакомцы сейчас заняты?

– У меня и знакомцев-то – стряпчий Ленин, шутяра Балакирев да князь Меньшиков.

– Вот я тебе и покажу, что они делают. Идём со мной.

Напялил на себя Петруша камзол и кафтан, надвинул на лоб треуголку и пошёл за карлицей Ружей.

Вскоре в невысоком шатре они очутились. Ружа из-под тряпья доску скоблёную ловко выдернула. Провела по ней ноготком – доска, как пламенем, запылала.

– Гляди сюда! А я за мурсой пока сбегаю. Угощу тебя на славу!

– Что за мурса такая?

– Ну, морс, по-вашему. Всё, побежала я. Ты на доску гляди!

Глянул Петруша на пылавшую доску. А там, в дыму и мерцании – Балакирев Иван. Рядом с ним – государь.

Упал Балакирев царю Петру в ноги:

– Прискучило мне, Алексеич, быть шутом при дворе! Воля твоя, конечно. А только перемени моё шутовское звание на какое-нибудь другое.

Царь Пётр ему:

– Да какое ж тебе звание дать? Дурака, что ли? Это, чай, ещё хуже будет.

Балакирев и говорит с хитрецой государю:

– Да уж не хуже, Алексеич. А назови ты меня царём мух! И указ про это выдай за твоей царской подписью.

Царь Пётр рассмеялся, но согласился. А шутяра Балакирев даже в пляс пустился от радости.

Царь просьбу шута выполнил не откладывая. Прямо на коленке указ подписал.

Тут вдруг доска пылающая пригасла. Но потом снова вспыхнула.

И увидал Петруша царское застолье: пена пивная хлопьями оседает, дым стоит хоть топор вешай. Вельможи знатные и дамы первостатейные за столом сидят. Меж ними Балакирев похаживает, огроменной – размером с лопату – хлопушкой для мух помахивает.

Вдруг остановился шут рядом с одним придворным.

Тот, обжираясь, даже парик сдёрнул. А парик возьми да и зацепись за ухо. Висит себе, болтается.

Шут к придворному на полусогнутых ногах подступил – хлоп его мухобойкой по лысине: раз, другой, третий!

Даже государю за лысачка обидно стало. Крикнул Пётр Алексеевич сердито:

– Как смеешь ты, шутец поганый, подданных моих по голове лупцевать?

А Балакирев ему в ответ:

– Ничего ему не станется, Алексеич. Одна из моих подданных мушек твои царские запасы воровала. Я её на лысине этого прохиндея и казнил. Только ведь мушка – что? Унесёт крошку в хоботке и Богу молится, чтоб не убили. А этот лысовер тянет у тебя из-под носа всё подряд. Так ты эту мушку расплющенную вели ему на лысине своей сохранять! Вели по первому требованию парик снимать, мушку всем показывать и вслух объявлять: «Это всё мушка крадёт! А я – ни-ни…»