Владимир Молодых - Казачья Молодость

Зато с дедом Филей я встречался часто. Мы с ним, почитай, каждую неделю, а то и дважды в неделю, отправлялись на поиски нужной глины. Мало того, что она была подходящей, а чтоб была нужного цвета. Я, бывало, ползая по скользким склонам оврагов после дождя, был весь в ссадинах на коленях, а руки горели, обожженные крапивой. Но принесенная мною глина оказывалась негодной. Иногда он долго мнет принесенную на пробу глину в своих руках, а я с надеждой жду его решения, а он, как ни в чем не бывало спокойно скажет: «Не та, паря!». И потом он еще не раз скажет: «Не та». И вот, взяв глину из моих рук, не глядя на меня, – а на мне от грязи и рваных на коленях штанов вида вообще никакого, наверное, не было, и я уже, вопрошающе глядел на него: долго разминает между пальцами, иногда поплевывая на глину, чтоб стала пластичной, усы его вдруг поползли вверх, взгляд посветлел: «Вот это, паря, то! Из нее мы с тобою таких налепим коньков, что не стыдно будет показать нашему атаману». А уж как я был рад, что угодил деду. Наполнив сумы при седлах наших коней глиной, мы тронулись в станицу Сбега – она была у нас по пути домой. Мне хотелось поговорить с дядей Андреем: мать всякий раз, как я бывал близко к Сбегам, просила спросить, как здоровье у них в семье и что у нас все здоровы. Но дяди не было, а тетка Матрёна завела только моего коня во двор и заставила слезть с коня и снять одежду. Старого казака она во двор не пустила. Он уехал.

– Я выстираю твою одежду. Быстро снимай. Матери и без того дел по горло, поди, – не слушая моих возражений, твердо говорила тетка.

Увидев на мне второй серебряный крестик, поди, сразу сообразила, откуда он у меня.

– Ты, Яков, сними этот поганый крест. Не погань нашу старую веру. Ведь с нею мать тебя родила. Он принесет тебе несчастье, – не глядя в мою сторону, сурово проговорила она.

– Этим крестиком я посвящен в казаки, а потому я верю в него, как ты в свою веру. А стать казаком – и есть моя вера, – упрямо сказал я.

– Глупый ты еще мальчик. Но когда-нибудь поймешь, что был не прав. Зато теперь ты можешь, как другие, крикнуть своей матери: раскольница! И тогда ты просто убьешь ее – она у вас и так слаба после родов. И ты готов на это?

– Тогда я должен отказаться от казачества…, – зло в слезах сказал я.

Зная мое упрямство – а оно, староверское от матери – она больше никогда не говорила об этом.

Зато с приездом отца, мы сразу отправлялись на заимку. А там, смотря по времени лета, кто-то пашет из нанятых работников, качаясь на ходу в мягкой борозде, а кто-то из девок выпалывает просо, а кто-то картошку. Размашисто, приседая, валят стену желтой ржи косцы с почерневшими от пота спинами. Бабы следом собирают граблями, да вяжут туго в снопы. И уж обязательно за обедом кто-то из косцов расскажет, что он, чуть было, не скосил целое гнездо перепелов, а другой скажет, что пополам перехватил змею.

Но таких дней было мало, оттого-то и помню плохо. Помню, как в один из дней покоса, Гриша, брат мой сидит на возу. Он в белом картузе, загорелый юный держит вожжи, а сам смотрит сияющими глазами на девку, что сидит рядом с ним с кувшином в руке. Гриша что-то говорит девке радостно, любовно, улыбаясь…

Запомнилась мне еще одна поездка на заимку, когда отец за год до того, как я должен пойти в школу, взял в работники бывшего некогда ямщиком на сибирском почтовом тракте. Лучше всего описал этот знаменитый тракт некогда великий А. Чехов в книге «Сахалин». Те крылатые в России слова о «семи загибах на версту», то это вовсе не метафора, а реальность, с которой столкнулся Чехов, описывая свой долгий путь по дорогам пустынной тогда и дикой Сибири.

Отец многих знал среди бывших ямщиков. Постройка железнодорожной сибирской магистрали просто лишила ямщиков работы. Отец поначалу промышлял извозом, так что судьба свела его с одним из бывших ямщиков по имени Степан. Помнится, мы как-то сразу с ним сошлись на одной любви к коню. Он мне сразу показался угрюмым и нелюдимым бородачом. И все же я быстро к нему привязался да так, что я стал надолго пропадать из поля зрения матери, а это вызывало у нее волнение. Тогда она посылала тетку Лукерью за мною, но вернулась ни с чем: мол, я там нужен в помощники сестре Вере. А я так сдружился со Степаном, что и уезжать не хотел. Неприветливый с виду, с серьезным взглядом маленьких глубоко посаженных глаз с нависшими всклокоченными бровями. Я поначалу испытывал к нему даже страх. Но однажды случилось – косцы в траве обнаружили перепелиное гнездо. Степан остановил косцов, поднял живого перепеленка и положил в гнездо, потом отнес его бережно на межу в траву. Это было к радости перепелицы, она вертелась вокруг его ног и тревожно свистела. Я заметил, как просветлело лицо мужика. Все это было к моему удивлению. А еще, я заметил, что если он чем-то занят, то обязательно что-то напевает… Так что я вскоре понял, что он человек добрый и наши отношения стали более доверчивыми. Я привязался к нему – видно, он это почувствовал. Мы стали настолько близки, что он стал рассказывать о своем житии-бытии, а потом и вовсе заговорил о былом и грустном, о всякой бывальщине и небывальщине из жизни ямщиков. От этих рассказов Степана, думаю, и даже мать бы не смогла меня за уши оттянуть, так, бывало, заслушаешься его порою жутких рассказов о то, что случалось с ямщиками в долгой дороге по Сибири. Чувствую и голос у него вдруг стал мягким и даже ласковым, появилась на лице добрая улыбка. Иногда он даже пел свои ямщицкие песни, да так проникновенно, что мне делалось его жаль, а сам он нет-нет да смахнет скупую слезу. Особенно он любил песню о погибшем ямщике. И всякий раз она была полна такой тоски, что от чувств бесконечной жалости перехватывало горло. Вспоминал он и праздник коней в день святых покровителей коней Флора и Лавра. Жаль, говорил он, что не все конники в России отмечают этот праздник. Должен быть всемирный праздник коня. Ведь кони вытянули ни одну цивилизацию человечества, а своего, мол, праздника не заслужили. Вот и на Руси! Что бы сделали ваши атаманы-казаки, не будь под ними коня. Выходит, конь пронес казака до Океана, сделал Россию Империей, а праздника ему все равно нет. Ведь сколь веков конь возил воду и воеводу! А праздника власти не дают. Могла бы и церковь подсказать царю, что, мол, в день покровителей коней святомученников и сделать бы им праздник. Неужто они этого не заслужили?

– А ведь этот праздник кони наши заслужили, – с грустью глядя куда-то вдаль, проговорил бывший ямщик. – Сказывают, что и ты родился в этот день, так что у тебя, Яков, душа та же, что у коня. То-то я вижу – они любят тебя. Даже ваш злой Башкир и тот враз, гляжу, присмиреет, когда ты обходишься с ним. А ведь, возьми меня, я его остерегаюсь: он так и норовит то укусить, то копытом ударить. Я знаю эту породу рыжей масти коней – злой конь, но нет ему износа… А ведь человек издревле обожествлял коня. У кочевника всегда был над жилищем, как оберег, череп головы коня. Даже подкова коня оберег от огня, а потник предостерегает всадника от ползучих гадов на земле.