Валентин Новиков - Четвертое измерение

– Дяденька, отпустите нас домой. Нас ждет мама.

– И папа…

– Я спрашиваю, откуда эти дети? Почему они здесь? – зло нахмурился следователь. Он, как видно, был занят более важным и серьезным делом и не сразу сообразил, кого к нему привели.

Парень в голубых джинсах тихо сказал Соньке:

– Ты еще меня запомнишь, птичка. Но следователь услышал его:

– Гражданин, вы знаете, что полагается за угрозы? Суд это учтет. Рассказывай, девочка. Не бойся, не спеши, все по порядку.

– Я и не боюсь.

И вдруг на середину кабинета выступил Игорь:

– Я сам все расскажу!

Он вытащил из кошелька деньги и швырнул их в лицо парню в голубых джинсах:

– Пусть он подавится этими деньгами!

– Уже подавился, – спокойно ответил следователь. – А раньше о чем ты думал? Зачем тебе нужны были эти деньги? Ты куришь? Пьешь?

Игорь отрицательно покачал головой. С него как ветром сдуло весь задор.

И Сонька поняла, что ей снова надо спасать Игоря.

– Он их копил, – сказала она. Следователь, оставив Игоря, повернулся к ней:

– Копил? Зачем?

– Хотел уплыть в жаркие страны.

– Какие еще жаркие страны?

– Ну жарко там, можно в песке печь страусовые яйца.

– Страусовые? – с некоторой растерянностью переспросил следователь.

– Ну да, а денег на теплоход у него не было. Они вот, – она показала на двух задержанных парней, – предложили мальчишкам заработать. Я сама слышала…

– Интересно, – следователь снова повернулся к Игорю. – Ты такой глупенький, что работу от преступления не отличаешь?

Игорь нахохлился, понуро опустил голову.

– В каком ты классе?

– В шестом.

– Большой уже…

Но Сонька почувствовала, что следователь вовсе не считает Игоря большим.

– Ну что ж, – следователь достал несколько листов бумаги, – давайте все по порядку…

Уже был поздний вечер, когда Сонька пришла в дом Исаева. Измученная всем, что произошло, она сбросила сандалии и легла в постель. Болело плечо, она едва могла пошевелить рукой, но гораздо больше мучила ее мысль о дальнейшей судьбе Игоря. Не отправят ли его в колонию? Оказалось, он связался, сам того не зная, с матерыми преступниками, которых давно уже разыскивала милиция. Сонька сделала все, чтобы помочь ему, и надеялась, что все уладится.

Сонька уснула, не погасив в доме свет, и ей снился яркий солнечный день. Свет пронизывал все ее существо, она была во сне такая легкая, что могла свободно пройти по воде. В море в разных направлениях, кренясь под ветром, скользили треугольники-паруса, их ткань светилась таким неистовым блеском, что на нее невыносимо было смотреть.

Сонька подумала о том, что море таким просто не может быть – никаких теней, никаких приглушенных тонов, только слепящий свет и безграничная тишина.

За окном царила тишина позднего вечера.

А ночью тонко завыл ветер в мачтах соседней с домом радиостанции. Шурша пополз песок пустыни, словно испугавшись грозового дыхания моря.

Сонька проснулась среди ночи от стука в окно. Бросилась открывать дверь и остановилась. Она поняла, что это в окно стучал песок. Ей стало страшно. Она заметалась по комнате, приникла к окну. Море было таким страшным, что, казалось, его, этого моря, и нет вовсе, а есть, лишь черная пустота, из которой вылетал с жутким свистом ветер. Волны ударяли в берег с такой силой, что в шкафу звенела посуда.

Внезапно в окне полыхнуло мертвое голубое пламя, и дохнул далекий громовой раскат. Сонькино сердце сжалось от страшного предчувствия: ей показалось, что белая стрела где-то в центре этого ада, ведь испытатели специально месяцами ждут такой погоды. Она заметалась по комнате и в этот миг поняла Марину, ее тревогу, тоску и одиночество, ее вечный страх.

Соньке захотелось в интернат, захотелось увидеть девочек из своей комнаты, учителей. С ними было бы легче. Но и с ними она не забыла бы о Федоре Степановиче, не перестала бы думать о самолетах, летящих в этом страшном небе, в черной пустоте, воющей прерывисто и жутко.

Сонька до утра не сомкнула глаз.

Над морем проступал рассвет.

Свет приходил будто из серой безжизненной воды, поднимался, всплывая на поверхность, и рассеивался в необозримом пространстве неба, легко скользил по недвижным дюнам, цепляясь за стебли сухих трав, грани песчинок, и приводил в трепет всю толщу утреннего воздуха. Свет шел по всем измерениям, проникая всюду и насыщая все.

В этот ранний утренний час со стороны моря возникла белая стрела.

Под ней синела вода. А дальше просматривались нити дорог, первородный берег моря, дюны, их гребни, острые, как стальные лезвия, и даль, смутная словно пепел.

Вот уже уплыли назад береговые скалы. Завершался и этот полет. Летчик оглядел небо впереди, край моря, наполняющийся синевой, ленивые гребни волн. Ничтожный миг внимания тому, что было вне самолета. Как всегда в испытательном полете, восприятие внешнего мира было отключено, вселенная ограничивалась колпаком кабины и давала о себе знать лишь циферблатами и стрелками.

Приближался аэродром. Самолет вышел на радиомаяки, нацелился на полосу… Неожиданность возникла, когда стрела уже проскочила дальний приводной маяк…

Сколько раз летчик опережал мгновение, сколько раз достигал земли на тысячной шанса! И только неровная его седина говорила о том, что случалось с ним в небе.

И пока оставалась эта тысячная шанса, он не мог покинуть кабину. Одна лишь мысль владела его сознанием: только бы посадить стрелу, посадить во что бы то ни стало.

Сонька снизу вверх смотрела на старого генерала. Он снял фуражку, и сухой ветер пустыни трепал редкие пряди его седых волос.

– Исаева отправили в госпиталь, – сказал он. – Теперь свое слово врачи скажут… Такая у нас работа…

Морщины на его лице были так глубоки, что, казалось, врезались в кости.

В небо одна за другой стремительно поднимались длинные, как иглы, машины, унося под короткими крыльями серебристо-серые сигары.

Другие стрелы возвращались домой, бежали празднично по бетонной полосе и становились в строй таких же белых машин.

Генерал шел по самому краю бетонного поля, а Сонька рядом по вязкому песку, скользя и оступаясь.

Она плохо понимала, что вокруг происходит. Ее окружили люди в высотных костюмах. Она знала, что они только что вернулись из полета. Она увидела их полные боли глаза и с криком бросилась к старому генералу, уткнулась лицом в его грудь и заплакала.

Она безутешно, не по-детски всхлипывала, а генерал не успокаивал ее, только вытирал сухой ладонью ее слезы, но скоро ладонь стала мокрой, и лишь тогда он вспомнил о платке, достал его и стал утирать ее лицо.

А люди в высотных костюмах стояли полукругом с непокрытыми головами, все совсем молодые – светлоглазые люди неба.