Роберт Льюис Стивенсон - Ночлег Франсуа Вийона

Монах мигнул и чуть не поперхнулся, судя по тому, как заходило адамово яблоко у него на горле. Как раз у дороги на Сен-Дени стояла самая отвратительная в Париже виселица Монфокон, и упоминание о ней крепко его задело. А вот Табари понравилась шутка про мушмулу – никогда еще он не слышал, чтобы об этом так беззаботно говорили. Схватившись за бока, он разразился громким каркающим хохотом. Вийон щелкнул его по носу, отчего тот сразу же зашелся кашлем.

– Все, прекрати! – приказал поэт. – Лучше придумай рифму к слову «рыба».

– Удвоим или закончим? – упрямо повторил Монтиньи.

– С нашим удовольствием, – откликнулся Тевенин.

– В бутылке что-нибудь осталось? – спросил монах.

– Открой еще одну, – предложил Вийон. – Интересно, каким образом ты надеешься такими маленькими бутылками залить брюхо размером с бочку? И как рассчитываешь попасть в рай? Сколько ангелов потребуется, чтобы отнести туда одного монаха из Пикардии? Или думаешь, что ты новый Илья-пророк, и они подгонят тебе таратайку?

– Hominibus impossibile [1] Для человека сие невозможно ( лат .). , – ответил монах и наполнил свой стакан.

Табари был в полном восторге.

Вийон еще раз щелкнул его по носу.

– Смейся моим шуткам, если уж приспичит, – сказал он.

– Но это было здорово, – запротестовал Табари.

Глядя на него, Вийон поморщился и произнес:

– Лучше придумай рифму для «рыбы». Что тебе до латыни? Хорошо бы тебе ничего не знать из нее, в особенности, когда предстанешь на Страшном суде, и дьявол призовет к себе Гвидо Табари-клирика, тот самый дьявол, у которого горб на спине и раскаленные докрасна когти. Кстати, о дьяволе, – добавил он шепотом, – посмотрите на Монтиньи.

Все трое исподтишка глянули на игрока. Тому явно не везло. Рот у него слегка скривился набок; одна ноздря запала, другая раздувалась. Черный пес сидел у него на спине – так часто говорили, когда хотели напугать детей; он с трудом дышал под тяжестью своей ужасной ноши.

– Монтиньи готов пустить в ход нож, – прошептал Табари с округлившимися глазами.

Монах пожал плечами и отвернулся, а потом протянул ладони к тлеющим углям. Холод беспокоил его сейчас больше, чем чья-то чрезмерная моральная чувствительность.

– Ладно, – сказал Вийон, – давай займемся балладой. Что у нас тут, наконец, получилось? – И отбивая такт рукой, начал вслух читать ее Табари.

На четвертой строке их прервал звук со стороны игроков. Кон был завершен, и Тевенин едва открыл рот, чтобы объявить еще об одной победе, как Монтиньи наклонился вперед и по-змеиному, молниеносно ударил его кинжалом прямо в сердце. Смерть наступила еще до того, как жертва смогла вскрикнуть или отпрянуть в сторону. Пару раз тело Тевенина конвульсивно дернулось, ладони раскрылись и сжались, пятки забарабанили по полу, затем голова скатилась на плечо, а глаза так и остались широко открытыми; душа покойного вернулась к Тому, кто создал ее.

Все тут же вскочили, но дело было закончено в два счета. Четверо оставшихся в живых с заметным страхом посмотрели друг на друга, а мертвец уставился в угол потолка, странно и мерзко скосив глаза.

– О господи! – воскликнул Табари и начал вслух молиться на латыни.

Неожиданно Вийон истерически засмеялся, шагнул вперед, отвесил Тевенину нелепый поклон и захохотал еще громче. Потом так же неожиданно упал на стул, продолжая натужно смеяться, словно был не в силах остановиться.

Монтиньи первым пришел в себя:

– Давайте посмотрим, что при нем, – натренированным движением очистил карманы покойника, а потом разделил на столе все деньги на четыре равные кучки. – Это вам, – сказал он.

Тяжело вздохнув, монах забрал свою долю и бросил короткий взгляд на мертвого Тевенина, который сполз на стуле и завалился набок.

– Мы все в этом замешаны! – воскликнул Вийон. – Это грозит виселицей каждому из нас! – Вскинув правую руку, он провел ею вокруг горла, изображая петлю, вытянул ее вверх и словно повис на веревке, свесив голову набок и высунув язык, как бывает с повешенными. А потом отправил свою долю от мародерства в карман и зашаркал по полу, будто пытаясь восстановить кровообращение в ногах.

Последним пришел в себя Табари; он схватил деньги, а потом забился в дальний угол комнаты.

Монтиньи усадил мертвеца на стуле в прямом положении и выдернул кинжал. Из тела струей хлынула кровь.

– Вам, ребята, лучше бы убраться отсюда, – заметил он, вытирая окровавленное лезвие о дублет жертвы.

– Думаю, да, – согласился Вийон, сглотнув. – О, черт! Эта его здоровенная башка! – вдруг завопил поэт. – Она давит на меня и душит, как комок мокроты в горле. Какое право имеет человек оставаться рыжим и после смерти? – Рухнув на табурет, он закрыл лицо руками.

Монтиньи и почтенный Николас громко рассмеялись, даже Табари робко присоединился к ним.

– Поплачь, малыш, – предложил монах.

– Я всегда говорил, что он – баба, – добавил Монтиньи с кривой усмешкой. – Сиди прямо, не можешь что ли? – продолжил он, встряхнув мертвеца. – Затопчи огонь, Ник.

Но у Ника нашлось занятие получше; он тихонько вытащил кошель у Вийона из кармана, пока тот, ослабев, сидел на том же самом табурете, на котором незадолго до этого писал балладу. Монтиньи и Табари, выразительно глядя на монаха, молча потребовали свою долю, на что тот, так же молча, пообещал им поделиться и сунул тощий кошелек себе за пазуху. Артистическая натура всегда проигрывает натурам практическим.

Стоило жулику закончить свое дело, как Вийон встрепенулся, вскочил и стал помогать раскидывать и затаптывать угли. Тем временем Монтиньи отворил дверь и с опаской выглянул на улицу. Путь был чист; никаких следов надоедливых стражников. Тем не менее, было принято решение уходить поодиночке; и так как Вийону не терпелось поскорее избавиться от соседства с трупом Тевенина, а остальные еще сильнее торопились избавиться от него самого, пока он не обнаружил пропажу денег, то, по общему согласию, поэт стал первым, кто вышел из домика на улицу.

Ветер праздновал свою победу, очистив небо от облаков. Вместо них остались лишь прозрачные, словно лунный свет тени, которые скользили в вышине, время от времени заслоняя собою звезды. Подморозило еще больше, а из-за обычного оптического обмана все вокруг стало выглядеть совсем по-другому, чем при свете дня. Спящий город был абсолютно неподвижен; собрание белых крыш, пространство, заполненное невысокими горками под мерцающими на небе звездами. Ну почему снег прекратился! Теперь, куда бы он ни направился, у него за спиной на сверкающих мостовых останутся отчетливые следы; куда бы ни направился, он будет привязан к домишку возле кладбища Сен-Жан; куда бы ни направился, он сам, своей тяжелой поступью сплетет веревку, которая свяжет его с преступлением и приведет на виселицу. У него в памяти вновь отчетливо возник косой, злобный взгляд покойника. Словно подбадривая себя, Вийон прищелкнул пальцами, выбрал направление наугад и отважно двинулся вперед по заснеженной мостовой.