Николай Шагурин - Рубиновая звезда

Присев на камень, он тут же оторвал ей голову, выпотрошил зубами и пальцами и принялся есть. Все говорило о том, что незнакомец крайне голоден.

Безымянный (а это был он), отделавшись от своего ненадежного подручного и опасного теперь свидетеля, принял решение два-три дня скрываться в заповеднике, пока уляжется суматоха и несколько остынет след. С топографией заповедника он был знаком. Во время войны здесь базировались отряды крымских партизан. Безымянный, в начале оккупации Крыма служивший в войсках СС, принимал участие в разработке карательных операций и изучил карту. Но он слишком понадеялся на свою память и теперь убеждался, что отсюда не так-то легко выйти.

Уже вторые сутки Безымянный скитался по лесному лабиринту, стараясь выбраться на дорогу, пересекающую горы. Она должна была вывести его прямо к Ялте. Он преодолевал склоны, котловины, балки, пересекал поляны, переходил вброд горные ручьи и везде — справа, слева, впереди, вверху и внизу была чаща. Буки, величественные, как колонны храма, окружали его. С буками соседствовал ясень, встречались здесь дуб, граб, липа, черешня. Лесной узор, как в калейдоскопе, не повторялся. Долины рек, поросшие черной ольхой и дикой грушей, поляны, затканные цепкими зарослями боярышника, терна и ажины — все это сливалось в одну могучую зеленую симфонию. Но она оставляла пришельца равнодушным, ему было не до поэзии. Она даже пугала: лес, как зачарованный, не хотел выпускать его.

Безымянный ясно видел крушение всех своих замыслов. Пора было кончать и исчезать. Но «кончать» — означало выполнить последнюю часть задания: встретиться с резидентом [13] в Ялте и получить от него инструкции, как поступать дальше.

Безымянный сделал по заповеднику уже километров тридцать. Его начал мучить голод. В кармане сохранилась солидная пачка денег, но здесь они были бесполезны так же, как на необитаемом острове. Нервный подъем минувших суток сменился физическим и психическим упадком. Самым ужасным было то, что во время борьбы с дедом Савчуком Безымянный выронил коробочку с наркотическими таблетками, утратил талисман, который давал ему силы и мужество, делал его «сверхчеловеком».

Он, не веривший ни во что, кроме чистогана, как и многие преступные, аморальные и в существе своем трусливые личности, был суеверен. А накануне он натолкнулся на дурной знак. На краю очаровательной лужайки, щедро изукрашенной солнечным светом, Безымянный увидел человеческий череп, который скалил зубы из-под заржавленной каски с фашистской свастикой, будто хотел сказать: «Здорово, приятель! Я пришел сюда, как ты, чтобы сеять смерть… и видишь, что от меня осталось?»

Потом, устроив себе у поваленного дерева ложе из сухих листьев и наломанных веток, Безымянный пытался заснуть. Но его тревожили голоса леса, какое-то пересвистыванье, шорохи, легкий топот чьих-то копыт (за сутки Безымянный встретил лишь одно живое существо, это была молоденькая лань). А после полуночи с вершин гор сорвался ветер, и лес шумел низко, протяжно, грозно.

Разбудили Безымянного на заре другие голоса, исходящие из недр леса, и издаваемые, несомненно, живыми существами. Могучие трубные звуки, насыщенные страстью и гневом, волнами прокатывались по лесу. Безымянный вскочил, содрогаясь. До сих пор он никогда не слышал ничего подобного. Он не знал, что это трубят олени-самцы. Выбрав зеленую поляну, они созывали ланей на брачный пир. И горе рогачу, который вздумал бы затесаться в чужой гарем! Тогда между самцами-соперниками завязывается поединок не на жизнь, а на смерть. Даже у старых лесничих, давно обживших чащу, эта песнь любви и гнева оставляла неизгладимое впечатление. («Аж сумно делается!», — говаривал Степан Григорьевич). А Безымянного, непосвященного в лесные тайны, она заполнила суеверной, пробирающей до стука зубов, жутью…

— Эй, товарищ!

Безымянный вздрогнул, поднял голову и увидел на берегу человека с винтовкой за плечами.

— Вы что здесь делаете?

— Видите, ловлю рыбу…

— Вы знаете, что находитесь на заповедной территории. Здесь ловить рыбу запрещено.

— Разве? — Безымянный сделал удивленное лицо. — Прошу извинить.

— Пропуск у вас есть?

— Нет… вернее есть — у старшего. Я, видите ли, турист. Отбился от своей группы и заплутался в лесу. Вы сможете вывести меня на дорогу? Я вам заплачу…

— Выведу.

Безымянный проворно обулся и пошел за лесничим. Дорога оказалась совсем близко.

— Очень вам благодарен! — сказал Безымянный. — Сюда, вверх, кажется, путь на Ялту? Да, возьмите же за труды… — он полез в карман.

— Не надо, — остановил его Ракитин. — А отпустить я вас пока не могу. Вам придется подойти со мной на кордон, уплатить штраф. Ну и, понятно, индивидуальный пропуск выправить.

— Да вы, собственно, кто будете?

— Наблюдатель лесной охраны.

— И прекрасно. Поймите: я очень тороплюсь, дорогой товарищ, — вкрадчиво сказал Безымянный. — Мне нужно догнать моих спутников, они могут сегодня уехать на пароходе. Получите с меня штраф, и дело с концом. И вам хлопот меньше, и мне.

— Да у меня, все равно, и квитанций нет.

— И не нужно, не нужно! — замахал руками Безымянный. — Я вижу, с каким человеком имею дело. Берите, берите! — он вытащил из кармана пачку денег и совал бумажки Ракитину. — Я вам еще на литр прибавлю…

— Не пью, — отрезал Ракитин, отводя руку с деньгами. — Пойдемте на кордон.

С четверть часа они шли молча.

— Послушайте, не будьте формалистом! — снова начал Безымянный. — Ну хорошо, ну я виноват… Но ведь любителю — натуралисту можно и простить оплошность. Я ведь рыбу ловил из научного интереса…

У Ракитина на языке вертелся язвительный вопрос:

«Какой, собственно, научный интерес может иметь пожирание рыбы живьем?» Но он удержался и сказал:

— Там разберемся. А почему вам так не хочется на кордон итти? У вас документы в порядке, гражданин?

Безымянный сразу отметил перемену в обращении: вместо «товарищ» — «гражданин».

— Я же все объяснил вам, упрямый вы человек. Так не возьмете штраф? Я вам предлагаю двести… даже триста рублей.

— Нет.

— Пятьсот? Возьмете, в последний раз спрашиваю? — сказал Безымянный, опуская руку в карман.

— Вы что, угрожаете мне? Нет — и весь сказ… Назад! — вдруг закричал Ракитин, наотмашь и со всей силой ударяя задержанного по кисти.

Браунинг выпал из руки Безымянного на землю.

— Так вот ты какой «турист-натуралист»! — усмехнулся Ракитин, снимая с плеча винтовку и щелкая затвором. Он подвинул к себе носком сапога пистолет, поднял его и сунул за пояс. — А ну, давай вперед!

Вскоре они вышли на Чучельский перевал. Отсюда открывалась необъятная, грандиозная панорама горного Крыма. Прямо перед ними вздымался коричневый купол Роман-Коша, высшей точки крымских гор. Вдали виднелась белая отвесная стена скал с темнеющими отверстиями сталактитовых пещер, а направо уходили гряды гор, покрытых кудрявым зеленым руном леса. Совсем, совсем далеко синела полоска моря, а надо всем этим в бездонной голубизне неба парил гриф, раскинув двухметровые крылья. Отсюда он казался пичужкой. Ракитин тысячу раз видел эту картину, но и в тысяча первый она вызывала в нем восхищение. Особенно хороши были здесь осенние закаты: все краски солнечного спектра ложились на горы, человек пьянел от этого зрелища как от вина.