Александра Семенова - Буквы. Деньги. 2 пера. Том второй

Вот так в работе и бежали денёчки, в годы складываясь. Пришёл черёд сватовства. Другая бы девка на радостях ног под собой не чуяла. А я от страха не ведала, куда себя девать. Год, как тайком любились мы с Егоркой. Надеялись, может, осенью получится свадьбу сыграть. Но надежда была тонкая, как паутинка. А тут на тебе, сватовство. Жених – Митька сопливый. Его в детстве так звали. Он вроде и видный парень стал, а поди ж ты, прозвище так при нём и осталось. Митька этот не люб, а противен мне был своей хитростью. Любил глазки строить, да и по мягкому месту рукой провести норовил. Одно слово – постылый.

Я к матушке пошла. Говорю, не надо никакого сватовства. Рано ещё. А сама глаза прячу.

– Наводишь ты, девонька, тень на плетень. Сказывай, что натворила.

– Ничего не натворила. Не хочу за Митяя и всё. Не люб он мне.

– Эвон как: не люб! А кто люб? С кем хвостом вертела? Сказывай, а то мигом батьку позову!

Сердце у меня в пятки сбежало. Тут думай, не думай, а сказать придётся. Выслушала матушка и сказала, как отрезала:

– Не быть по твоему, Марфа. У отца давно всё обговорено и решено. Сваты и подарки приготовили. Смирись, вот и весь мой сказ.

Смириться? Как так? Кровь хлынула мне в голову. Я опрометью выбежала на улицу. Тьма стояла кромешная. Осень. Небо покрыто тучами. Ни звездочки, ни месяца. Бегу к овину, где наше с Егорушкой тайное место. Думаю, выплачу слёзы свои, чтоб никто не видел. Вдруг слышу, дышит кто-то.

– Кто здесь? – шепчу.

– Марфуша, ты? Я и не чаял свидеться с тобой, радость моя.

– Егорушка, сокол мой! И я не надеялась.

– А правда, что завтра сватовство?

– Правда, Егорушка, правда. Что делать – не знаю. Матушке открылась, так она велела выходить за Митяя, а не то всё батюшке расскажет. А он крут, не сносить мне головы.

– Так ты за него собралась?

– Ты пошто кричишь? Али не знаешь, что не хозяйка я себе?

– Ты же мне про любовь говорила, что свет без меня не мил? А теперь что, Митьке такие слова сказывать будешь? Не зря про вас, баб, мужики говорят…

– Это про каких баб мужики говорят? Про меня? – вскричала я со слезами. – Ты говори, да помни, с кем говоришь, а то ведь недолго и конец беседе дать.

Ночь прохладная, а кровь в наших жилах до того разгорелась – того и гляди, искры посыплются. У Егора желваки на лице заходили. Только я не буду обидные слова терпеть! Развернулась и побежала к дому. Да он хутчей оказался. Сгрёб меня железными ручищами, что мне не ойкнуть, и понёс к нашему месту. Забрались наверх, где лежала солома после обмолота, прижались друг к дружке и не шевелимся. Будто хотим навсегда остаться здесь. И так нам любо, что и слов не надо.

– Марфуш, а ты правда выйдешь за сопливого?

– Не рви ты мне сердце. Лучше придумай, как спастись от ирода.

– Что придумать, зорька моя ясная? Ведаешь, если и пойду к твоему батьке, то ничегошеньки из этого не выйдет. Он иначе, как голытьбой, нашу семью никак не зовёт.

– Так ты, значит, не пойдешь к тятеньке?

– Я же тебе говорю: не отдаст он за меня.

– А пошто целый год про любовь сказывал, красивые картинки рисовал? Может, ты со мной так просто, позабавиться?

– Марфуша, – сказал Егор, приподнявшись на локте, – знай, без тебя я, как высохший колодец, как ходок без посоха, как служба без молитвы. Нет тебя, нет и меня.

От слов этих закружилась моя голова. А Егор всё жарче и жарче обнимает. Губы его медовые поцелуями покрывали моё лицо, шею. Ещё чуточку и не совладаю…

– Егорушка, – истомлённым голосом сказала, – не бери греха на душу. Не трогай меня. Люблю тебя до последней твоей кровиночки, а только не хочу бесчестить нашу любовь.

Не помню, сколько мы ещё любились, а только надо идти домой. Спустились тихо, полёвками пробежали по двору, а тут дверь открывается, и тятенька на крыльцо выходит.

– Значит, погань ты несусветная, с мужиками шаришься? Как хвачу тебя щас, – и юрк в сени, а оттуда уже выбежал с вожжами и замахивается на меня. Только Егор перехватил его руку, зажал крепко и говорит:

– Дядя Панкрат, отдай Марфу за меня. Люба она мне.

– Это тебе-то, голодранцу, дочь отдать? Не бывать этому!

– Не люб Марфе Митяй. Отдай за меня.

– Сам голь перекатная, и девке такую жизнь дать хочешь? Коли еще раз замечу с Марфой, не жилец ты.

– А ты меня не стращай! Ишь, пужливого нашёл! Пожалей, дядя Панкрат, дочку! Я на неё пушинке упасть не дам, она у меня, как княгиня будет!

– Это у тебя-то, голопузого, княгиней? Пошёл прочь! Да руку отпусти, аспид! А ты давай домой! Поговорим, – и усмехнулся криво. – Егор, не вздумай худого про девку сказать!

Бить он меня не бил. Но лучше бы убил сразу. После его слов разум мой помутился. Раньше, бывало, рассказывали про девок, что выходили замуж и ни о чем не помнили. Так это самое случилось и со мной. Ни сватовства, ни венчания, ничего не помню. Только злые глаза батюшки, скорбно прикрытое лицо матушки да противный голос Митяя. Правду, Ярославнушка, говорят, что дети от любви родятся. Месяца через три после венчания понесла я. Но Бог не дал мне радости детёночка своего понянчить. Помер он в родах. Похоронила его, а вскорости и Митяй сгинул. Сказывали, с кем-то на рыбалке по пьяному делу схватился, так мужик его к рыбам и отправил. Несколько дней искали. Да где там!

Егорушку больше не видела. И старалась не слышать о нём. А сегодня ночью приснился мне колодец высохший. Как проснулась, сразу Егора вспомнила. Знаю, беда с ним. Да только не ведомо, где он. Так и прошла по жизни ходоком без посоха. Не ты бы, ласточка, не знала бы я никакой радости.

Марфа и Ярославна сидели, тихо прижавшись друг к другу. За окном дул холодный ноябрьский ветер, бросая в окна ледяные слезинки. Как будто поминал кого.

Ничего больше не будет как раньше. Каждое утро, да и день, и вечер будут для Сабрины тяжелыми и наполненными чувствами вины, и ей никуда от этого не деться.

Еще месяц назад семья Фишеров была счастливой и ни о чем плохом не думала. Глава семьи, Роберт Фишер, нежно любил свою жену Хелен и двух дочерей, Сабрину и Кимберли. В девочках он вообще души не чаял, был их другом и действительно заботливым отцом, любил их абсолютно одинаково.

Возможно, именно поэтому соседи и другие посторонние люди не знали того, что скрывалось за этой любовью.

Кимберли была приемной дочерью.

При родах двойни Хелен потеряла одну из дочек. Для нее это было сильнейшим ударом. Всю беременность она мечтала, как будет гулять с обеими, ведя их за ручку с каждой стороны. Эти мечты могли бы разбиться вдребезги после печальных вестей врача. Но Роберт не мог позволить жене погрузиться в депрессию, из которой, как ему казалось, ей не выбраться. Было принято решение об удочерении сразу же после выписки из роддома.