Кирилл Еськов - Баллады о Боре-Робингуде: Из России – с приветом

– Верно. Их задача – замести. А наша задача – не дать им этого сделать. И тут уж – кто кого!

За ресторанным столиком скучает с кружкой темного пива джентльмен лет пятидесяти, чье англичанство , как кажется, отчеканено прямо на его сухощавой загорелой физиономии ветерана всех колониальных войн Империи; демонстративно-немодный пиджак свой с псевдозаплатками на локтях он носит с чисто британским осознанием своего права ни в чем не подлаживаться под вкусы окружающих – «Кровь англичан пьет океан веками – и всё не сыт.// Если жизнью надо платить за власть, Господи, счет покрыт!» Местное пиво ему определенно не нравится – однако смешно, согласитесь, ожидать на Континенте приличного пива…

– Мистер Миллидж, если я не ошибаюсь? – Подполковник возникает у столика как из ниоткуда и, церемонно поклонившись, устраивается напротив. Смотрится сейчас робингудов начштаба странно, и даже, пожалуй страшновато: лицо его, по жизни «собранное из кусков», подгримировано так, что хоть сейчас на эпизодическую роль в голливудский хоррор. – Прошу простить за опоздание, но мы должны были убедиться, что вас не пасут … И кстати, – тут он задерживает взгляд на циферблате своего «Ролекса», – я буду вам очень признателен, если вы выключите звукозапись.

Англичанин, не моргнув глазом, извлекает из левого кармана пиджака черный портсигар «Панасоника» и, нажавши на «off», оставляет его посреди скатерти.

– И второй, пожалуйста, тоже – усмехается Подполковник, вновь сверившись с «Ролексом». – Ну, и прочие – если есть…

Мистер Миллидж извлекает из другого кармана еще одну коробочку с разгоревшимся от любопытства рубиновым глазком и, уложив ее на стол рядом с первой, производит «показательное вскрытие» магнитофонов: пленки нет ни в одном, крутились вхолостую:

– Простите, мистер… э-э… Александер. Я лишь проверял серьезность ваших намерений.

– Ну и как?

– О да! Слушаю вас внимательно.

– Мистер Миллидж, вы – блестящий репортер старой школы, – начинает Подполковник. – Блестящий – это не комплимент, а констатация. Кстати, а была за последние лет тридцать хоть одна война, на которой бы вы не снимали?

– Была, – усмехается британец. – Фолкленды. Я тогда немедля рванул в Байрес: рассудил, что снимать старты палубной авиации с британских авианосцев хватит охотников и без меня, а вот на аргентинской стороне можно будет сделать действительно сенсационные кадры… Но в Байресе меня тут же арестовали как шпиона – никакая репутация не помогла. В итоге всю войну просидел в каталажке – я так понимаю, возмещал собою крайний дефицит настоящих военнопленных…

– Да, первая заповедь: «Репортер не имеет права принимать чью-либо сторону, он обязан быть на стороне сенсации», – кивает Подполковник. – Кстати, то, что вы наснимали за эти месяцы в Чечне, выглядит, на сторонний взгляд, вполне сенсационно. Чисто теоретический вопрос: а что, если кто-нибудь – не здесь, в Европе – поставит под сомнение подлинность отснятых вами эпизодов? Припомнят всем известную «разбомбленную песочницу» и «девочку с белым котенком»…

– Вопрос действительно чисто теоретический… Вы когда-нибудь задумывались, мистер Александер, почему невозможно подкупить эксперта, оценивающего подлинность произведений искусства для крупных музеев или аукционов типа «Сотби»? Дело тут не в профессиональной этике (хотя и в этике тоже), а в экономике. Эксперт такого класса стоит в общественной иерархии достаточно высоко, и ему очень даже есть, что терять. При этом единственный его реальный капитал – безупречная репутация. Если возникнет хоть тень подозрения, что он сознательно смухлевал, то его – не устраивая никаких судов присяжных и «капитанских расследований» – просто-напросто перестанут приглашать на экспертизы, причем НАВСЕГДА. По этой причине он, соглашаясь дать заведомо ложное заключение, неукоснительно включит в «прайс-лист» и возможную упущенную выгоду – цену всех экспертиз за всю свою последующую жизнь (коих заказов он лишится, если эта история выплывет наружу). А эта сумма столь велика, что ее не окупит никакая однократная афера. Вот потому-то экспертов никто и не пытается подкупать – это экономически бессмысленно.

Так вот, мистер Александер, я вроде тех экспертов. Единственный мой капитал – безупречная репутация, я с этого живу. И телекомпания, покупая мой репортаж, знает, что за подлинность сюжета я отвечаю головой. Так что если я засниму – въяве и вживе – авиаудар по городскому рынку, а начальник штаба ВВС станет, положа руку на «Устав караульной службы», клясться, будто «Ни один самолет федеральной группировки в тот день не покидал аэродрома» – поверят мне, а не ему. Ясно?

– Вполне. Похоже, мистер Миллидж, вы именно тот человек, что нам нужен.

– Я весь внимание.

– Мы предлагаем вам снять сенсационный репортаж, по настоящему сенсационный. Однако это затрагивает интересы столь могущественных людей и организаций, что Россию вам придется покинуть немедленно и, может быть, даже не вполне легально; ну, это мы вам обеспечим…

– Небось, опять генпрокурор, мистер Александер? Только уже не с девочками, а с мальчиками? Увольте, такие игры не для меня…

– Ошибаетесь. Речь идет о наркобизнесе под государственным прикрытием.

– Вот это уже интересно. Могу я узнать какие-либо подробности?

– Можете. Но вы должны ясно понимать, что после этого у вас уже обратного хода не будет: дальше либо с нами, либо… Ну, вы поняли.

Несколько мгновений англичанин, чуть прищурясь, что-то калькулирует в уме; потом отхлебывает пива и решительно отставляет кружку:

– Ладно, черт его знает почему, но я вам доверяю: вы, похоже, и вправду нуждаетесь во мне, а я – в вас. Дурацких вопросов, типа «Какую именно из конкурирующих спецслужб вы представляете» я задавать не буду; однако, судя по безупречности вашего кокни, в Третьей мировой вы немало повоевали как раз с англичанами, нет?

– С кем я только не воевал… – усмехается Подполковник. – А самое смешное, что я всю сознательную жизнь был англофилом… Англофильство, извольте ли видеть, уже два века как является фирменной болезнью российских интеллектуалов, наряду с чахоткой и алкоголизмом… вечная платоническая любовь без взаимности, а попросту говоря – онанирование перед портретом прекрасной дамы.

– Знаете, мистер Александер, ВАС я без труда могу представить во множестве жизненных ситуаций – в том числе и непристойного характера, – но вот онанирующим перед портретом прекрасной дамы – увы: ту мое воображение отказывает… И на чем же это вас так «повело», если это не чересчур интимно?

– Ну, пожалуй, последней каплей была одна история времен той самой Фолклендской войны… Берут ваши на штык остров Южная Георгия, и в плен при этом попадается некий аргентинский капитан, который, по рассмотрении, оказывается – ну, очень нехорошим человеком. Уж сколько он там своих аргентинцев укокошил за время тамошней диктатуры – это их дела, но были среди его клиентов и англичане – шестеро правозащитных монахинь… Ну, натурально, ваши британские «Эмнисти» тут же в крик: «А подать его сюда – он в наших списках значится! Вот мы ему сейчас!..» (и светило ему, по ихнему, правозащитному, разумению – где-то, считай, по целому году британской тюрьмы гостиничного типа за каждую из тех монахинь, а то и все полтора…) На что командующий операцией только задирает бровь: «Вы, ребята, чего-то с чем-то путаете! Мы вам не Интерпол, а армия, и не аресты тут проводим, а воюем. И приятель ваш – он под погонами, сиречь не арестант, а интернированный, до момента подписания перемирия. Так что – ничем не могу поспешествовать…»